Александр Денисов - Гексаграмма № 63

– Что за Пустая комната? – не понял Муравей.

– Честно говоря, я никогда не придавал этому значения, – сказал Влади Мир. – Мало ли кто какие байки рассказывает… В общем, это место, где умер бог.

Муравей нащупал соседнее кресло и уселся в него. Первый раз в Вечности он встретился с безумцем.

– Бог?

– Ну, да, – кивнул Влади Мир. – Он. Творец всего сущего.

– Странно, что Вечные думают о подобных вещах. Или вы действительно верите…

– Постойте-постойте, – Влади Мир предупреждающе поднял руку. – Обретя бессмертие, мы столкнулись с прискорбным фактом: любая наша деятельность как людей рано или поздно завершится. Придет к концу. Исчерпает себя. Поэтому космические интегралы – лишь способ отложить финал на неопределенно долгое время. Желательно, конечно, бесконечное… – Влади Мир помолчал. – Даже вселенная, мироздание не могут обеспечить нам вечного познания. А что может быть больше мироздания? Только тот, кто его создал.

– Но как же мог умереть тот, кто больше мироздания?

– Тут я вам не помощник, – развел руками Влади Мир. – Доношу то, что понял когда-то сам. А все остальное… Поговорите с Мельмотом.

И тут зашумела вода. Будто открыли кран на полную мощность. Аж в трубах засвистело.

– Кто там?! – вскрикнула Таня. – Здесь кто-то есть?

Мы смотрели на дверь ванной комнаты. Окошко над дверью светилось, а сквозь шум воды донеслось неразборчивое пение.

– Николай Николаевич вернулся? – предположил Мишка.

– Попались, – сказал я. Впрочем, после динозавра меня сложно чем-то напугать. Да и мы могли сказать: пришли за компанию с Таней. Она здесь точно по делу.

Шум прекратился. Внутри плеснуло, будто кто-то со всего маху бухнулся в ванну, плеснуло опять, раздались мокрые шлепки, дверь распахнулась, и на пороге возник голый мужчина.

– Ой! – Таня закрыла ладонями глаза.

Шевелюра и борода его курчавились, мышцы бугрились. Из одежды на нем имелась лишь сделанная из полотенца набедренная повязка.

Он тоже заметил нас. Замер на месте, потом вздернул руку вверх с выставленным указательным пальцем, будто показывая нечто на потолке, и воскликнул:

– Эврика! – И со всех ног понесся на нас.

Коридор хоть и был длинным, но курчавый несся по нему со всей мочи и должен был преодолеть это расстояние столь молниеносно, что мы не успели бы расступиться и пропустить его. Если бы нам вообще такая мысль пришла в голову. Мне, например, не пришла. Оцепенение. Остолбенение. Встретить в комнате динозавра казалось более объяснимым, чем увидеть выскакивающего из ванной Архимеда. А в том, что это Архимед собственной персоной, у меня и сомнения не возникло. Как раз накануне я про него читал в «Знание – сила». Даже шуточная картинка в журнале полностью соответствовала происходящему на моих глазах.

Никакого столкновения не произошло. Коридор словно удлинился, и хотя Архимед мчался к нам со всех ног, добежать все никак не мог. А потом он резко свернул, хлопнула дверь, и мы остались одни. Только распахнутая настежь ванная да мокрые следы на полу.

– Куда он исчез? – спросил Мишка.

– К-кто эт-то? – Таня от увиденного вдруг стала заикаться.

Я взял ее за локоть. Девушка дрожала.

– Архимед, – сказал я. – Грек, который кричал «Эврика!» после того, как нашел способ определить содержание золота в царской короне. Ему эта идея в бане в голову пришла, вот он и побежал в чем мать родила.

Мишка прошагал по коридору и остановился там, куда вели следы мокрых ног. С того места, где мы остались с Таней, ничего не видно – стена как стена, но Мишка воскликнул:

– Здесь еще комната!

Он заглянул внутрь:

– Машина… Там машина!

– Времени? – У меня хватало храбрости иронизировать. Спасибо Тане, которая опять держалась за меня.

– Н-нет… вроде бы, – Мишка переступил порог. Голос его зазвучал гулко, как из большого, но пустого помещения. – Идите сюда!

Муравей осторожно приоткрыл крышку люка «Гончей» и осмотрелся. Выпрямился, откинув люк, перелез через шлюзовой бортик и спрыгнул на пол. Самый обычный пол, деревянный. Оптика корабля не обманула. Он находился в комнате. Наверное, той самой. Пустой комнате. Самой обычной. И почему-то знакомой. Если бы не стоящая на паркетном полу капсула. Слева от Муравья раскинулся широкий кожаный диван, по правую руку – книжные полки с плотными рядами томов и фолиантов, поблескивающих золотом и попахивающих невообразимой древностью.

Если здесь когда-то и проживал Творец всего сущего, его следовало счесть аскетом.

Муравей обошел «Гончую» и выглянул в окно. Летний двор. Судя по всему, слишком раннее утро, чтобы кто-то вышел на улицу. Но день обещает быть солнечным – на небе редкие шапки кучевых облаков. Не будь здесь космического аппарата, создалась бы иллюзия заурядной квартиры в самом обычном доме где-то в конце двадцатого века, когда еще века отсчитывались и отсчитывались от рождества Христова.

Муравей подошел к двери и потянул. Выглянул в коридор. Длинный коридор с вешалкой для одежды. Налево – входная дверь, надо полагать, направо – двери в другие комнаты. Затем коридор раздваивался. Насколько мог помнить Муравей, там кухня и еще небольшой закуток, скорее келья, чем комната, с узким, как бойница, окном.

Сомнений не оставалось.

Это его квартира.

Квартира, в которой умер бог.

Муравей зябко повел плечами. Но все же собрался с духом, переступил порог.

Человек сидит в закутке спиной к нему. К окну вплотную притиснут письменный стол, сплошь заваленный бумагами. Человек сидит на табурете, там и тут возвышаются стопки книг. К стене прикноплена фотография – два прогуливающихся человека – один расхлюстанного вида, с седыми, торчащими в стороны патлами, другой – словно иллюстрация чеховского «человека в футляре», да еще в круглых очках.

Сидящий пишет. Пишет яростно, торопливо, черкает, комкает бумагу и бросает в переполненное ведро.

– Здравствуйте, – говорит Муравей, сам подивившись, откуда в нем возникает столь древнее пожелание, которое с обретением Вечности потеряло смысл.

Человек вздрагивает, но не оборачивается, а лишь делает нетерпеливый взмах рукой: отстаньте, мол, занят я, занят! Комкает очередной лист, но теперь бросает его через плечо, так что Муравью стоит лишь наклониться и взять его.

Какое-то время он колеблется – нехорошо все же, но затем подбирает и расправляет лист.

« В парадном не пахло ничем. Даже смертью. И тем более – мочой и фекалиями. Фекалиями… Муравей попытался улыбнуться собственной интеллигентности. Он полз на второй этаж по широкой лестнице. Как самый настоящий муравей. Если только муравьи могли существовать в таком адском холоде. И голоде. Засунутая в карман пальто рука слабо сжалась. На том месте, где теперь пустота. Ничего. Ни крошки от ста двадцати пяти граммов хлеба. Вязкого, словно глина. То, что полагалось ему как научному сотруднику Музея естествознания. Как хранителю кита.