Виктор Емский - Нф-100: Уровни абсурда

- А мешок-то зачем? - поинтересовался Митька, отряхивая пыль с колен.

- Как же ты бочонок с порохом домой попрешь? На плече, что ли? Да первый же селянин, идущий с поля, поинтересуется, что у тебя в нем налито.

- А-а-а, - протянул Митька.

Он сбегал в дом и вынес большой мешок.

Бочонок лежал в указанном месте и Митька, не сдержавшись, спросил:

- Так ты тут все и зарыл?

Прохор спокойно ответил:

- Нет. Только половину. Вторая часть находится в моей деревянной ноге, которой я могу в любое время дать тебе по башке так, что ты забудешь не только о моей доле, но и о жадности вообще.

- Что ты, что ты! - возбужденно ответил Митька, плотоядно глядя на деревянный протез инвалида.

- Ну-ка, засовывай бочонок в мешок и тащи во двор! - рявкнул Прохор.

Митька тут же выполнил команду. Он взвалил мешок на плечо и направился к дому. Во время недолгого пути шурин постоянно оглядывался на зятя и достаточно заинтересованно ловил глазами его неровно шагавшую деревянную ногу. Прохор делал вид, что не обращает на это никакого внимания, но про себя решил надолго в Митькином доме не задерживаться. Потому что алчность - есть алчность. Она не только неистребима, но и непредсказуема. И инвалид об этом знал.

Глава пятая

Церковь окружала могильная тишина. Это было неудивительно, поскольку стоял третий час ночи и вся деревня благословенно спала. Кроме Прохора с Митькой, которые замерли возле ограды.

Забор был невысоким. Три ряда штакетника, оплетенные хмелем. Штакетник сам по себе защита пустяковая, а вот хмель - совсем другое дело. Митька судорожно шептал Прохору в ухо:

- Эта трава - сволочь редкостная. Вроде как хватает тебя за все места, а потом остаются ожоги, будто ты плетьми жутко посечен...

- Да знаю я, - шептал в ответ инвалид. - Или забыл ты, как вместе яблоки в поповском саду воровали?

- Да помню я, помню, - отвечал Митька. - Ты тогда первым запутался и заорал. Мы все сбежали, а тебя поп выловил и потом наказывал...

- Что ты имеешь в виду?! - взрыкнул Прохор.

- Да успокойся ты, - благодушным шепотом прогундосил Митька. - Тогда поп еще человеком был... Я же помню, что у тебя после этого два синяка на роже появились и шишка на голове от его посоха. И все, вроде.

- Хорош болтать! - строго сказал Прохор. - Хватит детских дурачеств. Пройдем через калитку.

- Она заперта.

- Так высота ее - до пупка всего!

- Да, но вдруг Пафнутий нас увидит?

- Разберемся на месте, - сказал Прохор. - Надо будет - дадим Пафнутию по башке его же посохом! Чай, не дети давно, и не за яблоками пришли...

- Да! - радостно согласился Митька. - Я даже желаю этого!

Порывистость Митьки строго соответствовала количеству выпитого им самогона перед походом в церковь. Это было связано с обильным ужином, который он сам же и организовал. Большая часть обильности заключалась прежде всего во второй ведерной бутыли, которую Митька выставил на стол перед Прохором.

Инвалид, естественно, не стал себе отказывать в удовольствии, и потому оба террориста находились у ограды церкви в существенно приподнятом настроении, поскольку начали ужин в пять пополудни, а остановились только к часу ночи. Поэтому они не без труда перелезли через невысокую калитку и углубились в церковный двор.

Сначала у них возникли проблемы с продвижением, вызванные появлением целой своры собак. Но в вожаке набежавшей стаи Митька совершенно неожиданно для себя узнал дворового пса Шарика. Он хотел было наброситься на него с пинками и упреками за неверность, но инстинктивно понял, что лучше поступить по-другому. Что и сделал, тихо сказав:

- Шарик, ведь я же тебя кормил и растил!..

Шарик, вспомнив, как и чем его кормил Митька, тут же взрыкнул с негодованием. Но в этот момент ему, скорее всего, пришло в память его щенячье детство, проведенное в митькином дворе, и потому он решил оставить прежнего хозяина с неизорванными штанами, так как радужные младенческие воспоминания всегда содержат только солнечные дни и полные сиськи с едой. В связи с этими обстоятельствами Шарик, грозно рыкнув, увел подчиненное ему собачье стадо куда-то за угол церкви, предоставив тем самым своему прежнему хозяину полную свободу действий на выбранном им поприще.

Кроме небольшой церквушки двор состоял из конюшни, нескольких хозяйственных построек, и большого поповского дома с пристроенной к нему баней, в которой, судя по долетавшим из нее звукам, веселились даже в это позднее время.

Прохор с Митькой, несшим на плече мешок с тяжелым бочонком, остановились у трех елок, сплетение веток которых позволяло им остаться совсем незамеченными при любых обстоятельствах.

Из бани вдруг выскочила совершенно голая женщина и с радостными воплями нырнула головой в пятидесятиведерную бочку с водой, стоявшую посреди поповского двора. За ней следом выбежал сам поп, который залез туда же. Вода из бочки тут же выплеснулась наружу, а в самой бочке возник утробный гогот, вызванный голосами и эхом от дубовых стенок.

- Похабник! - сообщил Митька с вожделением в голосе и зачем-то облизнулся.

- А что за баба с ним купается? - поинтересовался Прохор.

- Да кто-либо из приехавших лечиться от всех болезней, - сказал Митька, пустив слюну. - У нас сейчас таких много. Прямо паломничество какое-то в последнее время! И все поп виноват! Хватает же его на всех! Включая Тишку-покрышку...

Двери в церкви оказались не запертыми. Прохор перекрестился и, вытащив из мешка бочонок, поставил его на пол возле небольшого алтаря. Митька где-то в углу умудрился нашарить свечку и спички. Маленький огонек осветил помещение. Митька, рассматривая сгоревшую спичку, заметил:

- А и дорогущие же они! Мы вон огнивом пользуемся, а поп на спичках не бережет. А еще говорят, что вот этой гадостью, которая зажигается, можно кого-нибудь отравить. Правда это?

- Да, - ответил Прохор. - Эта гадость фосфором называется. У нас в полку один молоденький прапорщик из-за несчастной любви как раз этим спичечным фосфором и отравился. Полюбилась ему, понимаешь, гулящая баба. Жениться на ней захотел. А куда ж это, если он княжеского роду, а она - шлюха из дома терпимости. Вот нажрался он спичечных головок и крякнул. Мог бы и застрелиться, но ежли в голову там, то разорванная морда некрасивой в гробу будет. А от отравления - как хочешь можно рыло поправить. Видишь, у господ все учитывается...

Прохор поднял ногу с протезом и грохнул деревяшкой по верхней крышке бочонка. Та подалась вниз и обнажила промасленную бумагу, которая предохраняла порох от сырости. Инвалид надорвал прослойку и, черпая порох горстями, принялся просыпать узенькую дорожку к дверям. Митька сунулся было помогать, но получил от родственника кулаком в ухо.

- За что? - поинтересовался он, привычно потирая ушибленное место.