Роберт Шекли - Десятая жертва (сборник)

До встречи с Хуанито оставалось еще полтора часа. Поэтому я принял ванну и лег вздремнуть. Вы, наверно, подумали, что я слишком много сплю. На самом деле это не так. Другие детективы тоже много спят. Они просто об этом не рассказывают. Но я твердо решил писать только правду обо всем, что касается моего расследования. Так позвольте мне придерживаться правды.

Я поставил свои «Касио» на запястье на 11.45, лег и почти сейчас же заснул. Будильник зазвенел чересчур скоро, и борьба с программой часов — надо же остановить проклятый колокольный звон — приятно разбудила меня. Я надел темно-синюю хлопчатобумажную спортивную рубашку, невесомый спортивный пиджак цвета хаки с множеством карманов и вышел в журчащую и теплую парижскую ночь.

После краткого совещания консьерж отеля рассказал все, что мне надо знать о местоположении Сент-Осташ. Фактически это оказалось за углом. Я вышел из отеля «Синь» и зашагал по рю Рамбюто мимо Форум де Алль к Сент-Осташ недалеко от Биржи. Когда-то этот огромный готический собор построили, соперничая с Нотр-Дам. Поднимаясь над мясными и рыбными лавками квартала, его парящие портики и розовые окна были хорошо видны в полной света парижской ночи. Когда я подошел, как раз наступила полночь. Я слышал бой гигантских уличных часов высотой четыре метра и весом больше тонны. Звук доносился из соседнего крытого перехода.

Через секунду после моего появления пришел Хуанито. Или, наверно, он был там раньше и поджидал меня. Он не сменил костюм испанского музыканта, который носил утром, только добавил к нему элегантную, длиной до талии темно-синюю пелерину, что придавало ему легкое сходство со студентами военной академии Сен-Сир.

— Ах, амиго, пойдем со мной, — воскликнул Хуанито и повел меня в Сент-Осташ.

Собор немного не дотягивал до пламенеющей готики, [55] Готическая архитектура пламенеющего стиля возникла во Франции в конце XIII — начале XIV в., отличается обилием декора. хотя сводчатый неф с нависающим замковым камнем был высокий. Мимо придела Богоматери, гробницы Кольбера мы приближались к алтарю, одновременно совершая краткий обзор французской истории. Здесь проходил обряд крещения Ришелье, Мольера, мадам де Помпадур. Здесь Людовик XIV принял первое причастие, и здесь похоронили Лафонтена, Мирабо и уже упоминавшегося Мольера. [56] Жан Батист Кольбер (1619–1683) — государственный деятель, финансист; Ришелье, Арман Жан дю Плесси (1585–1642) — кардинал, государственный деятель; Мольер, Жан Батист Поклен (1622–1673) — комедиограф; Помпадур, Жанна Антуанетта де Пуассон (1721–1764) — фаворитка короля Людовика XV; Жан де Лафонтен (1621–1695) — писатель, баснописец; Мирабо, Оноре Габриель Рикети (1749–1791) — деятель Великой французской революции.

— Куда мы идем? — прошептал я.

— Когда ты последний раз был на исповеди? — прошелестел в ответ Хуанито.

— Ого, я еврей, мы не делаем вещей такого рода, — пояснил я.

— Ну тогда это будет для тебя новый опыт. — Он подвел меня к исповедальной кабине. Я с отвращением разглядывал ее.

— В чем дело? — спросил я. У южноамериканцев иногда прорезывается странное чувство юмора.

— Входи, — сказал Хуанито, показывая на кабину. — Увидишь.

Мне это не понравилось, но черт с ним, я вошел внутрь. Штора загораживала вид на церковный зал. Наклонившись вперед, я обнаружил люк, его открывают, чтобы говорить со священником. Я отодвинул дверцу и открыл люк. С другой стороны донеслись шуршащие звуки, будто священник поправлял свою сутану, или что он там носит.

— Oui, mon fils? [57] Да, сын мой? ( фр. ) — немного спустя проговорил мягкий голос.

Я нетерпеливо пожал плечами. Ситуация определенно выводила меня из себя. Огромная полутемная церковь, фантастические очертания, бесчисленные свечи, величественные скульптуры, аромат ладана и благочестия — все вместе моментально вызвало у меня нервное несварение желудка. Это явно не мой Париж. Но все же мне удалось на этой сцене восстановить некоторую часть здравомыслия, и я произнес обычным разговорным тоном:

— Привет, я Хоб Дракониан, кому имею удовольствие исповедываться?

— Мне сказали, что вы немного дурак, — проворчал совсем несвященнический голос по другую сторону перегородки.

— Но все же не такой дурак, чтобы назначать встречу в исповедальной кабине, — заметил я. — Что это для вас, какое-то извращенное удовольствие? И, кстати, кто вы?

— Разговаривая с вами, я должен оставаться невидимым, — сообщил голос. — Это место мне кажется самым безопасным из всех, какие я мог за короткое время придумать. И его преимущество в том, что оно рядом с вашим отелем.

— Да, рукой подать, — согласился я. — Конечно, вы могли бы прийти ко мне в номер, я бы поставил несколько бутылок вина, и мы бы обо всем переговорили в цивилизованной манере. Я полагаю, это место безопасно до тех пор, пока священник не заинтересовался, во что мы играем в его кабине.

— Священник в Маракеше, он в отпуске, — возразил голос. — По-вашему, мы не умеем устраивать такие дела?

— Не знаю. А кто вы?

— Вам нет необходимости этого знать.

— Вы правы, — согласился я. — Но у меня также нет необходимости быть здесь. — Я встал. — Если вы захотите продолжить разговор, то найдете меня в «Пье дю Кошон», это рядом. И, наверно, я закажу гратинэ.

— Не так быстро, — зашипел предполагаемый эрзац-священник. — Сколько вы заплатите за информацию об Алексе?

Я снова сел. Наконец мы вернулись к реальности.

— Я должен сначала услышать информацию, потом буду судить, сколько она стоит.

— Моя информация потребует минимальной платы в пятьсот американских долларов, если вы решите, что она ценная. Это подходит?

— Да, — согласился я, — но только если ценная.

— Можете вы дать мне сейчас сто долларов, чтобы показать свои добрые намерения?

— Не будьте смешным, — фыркнул я.

— Ладно. Идите за мной.

Мы вышли из Сент-Осташ, фальшивый священник и я, и промаршировали по рю де ля Трюандери и затем по рю Сен-Дени. Снэк-бары, бутики, секс-шопы, кафе — все работало в полную силу. Я покосился на своего компаньона. Высокий, с желтовато-зеленым цветом лица, хищными глазами и усами Панчо Вилья. [58] Панчо Вилья, настоящее имя Доротео Аранго (1877–1923) — участник мексиканской революции 1910–1917 годов. То, что я принял за сутану, оказалось пончо.

— У вас есть имя? — спросил я. — Или к вам можно обращаться как к фальшивому священнику?

— Зовите меня Ишмаэль, — ответил он. — Нет, впрочем, не зовите меня Ишмаэль, это только нервный рефлекс от литературных курсов в Новой школе в Нью-Йорке, на которые я ходил в прошлом году.

— Это были хорошие курсы? — проговорил я, считая, что надо что-то сказать.