Влад Копернин - Это было у моря

Вой, начинающийся с низкого рыка и переходящий – все выше, и выше, и выше – в тонкий визг, потом писк, потом в инфразвук, парализует вокруг все живое. И нежить тоже. Старик замирает, обсидиановый нож падает наземь и тут же растворяется – черный сгусток в черных сгустках темени. Юла пытается вырваться, но паук уже овладел собой. Он скалит рот в улыбке, обнажает желтые клыки. Пока Глеб переводит дыхание – Старик впивается в горло девушке и начинает пить кровь. Утробно, сладострастно ухает. Его брюхо пульсирует, раздувается.

Что остается? Прыжок – на грани возможностей человека. Горсть соли из внутреннего кармана – в глаза ненавистному арахниду. Шипение боли.

– А, не нравится, сволочь, наша советская соль! Получи, гад, добавки!

И еще одна горсть – в глаза твари, чтобы ослепить ее, навсегда вогнать во тьму, из которой она когда-то выползла.

Лапки старика дергаются, девушка выскальзывает и бесформенным комом опускается на плиты, рядом с Крысом. Некогда помогать ей. Некогда даже проверить – нужна ли ей еще помощь. Враг ослеплен, но не повержен. У него чуткий слух, отличное обоняние и еще пять чувств, совершенно нечеловеческих. У него ядовитые клыки и когти на лапах – а у Глеба только бесполезный браунинг и ремень с тяжелой медной пряжкой. Ну, хоть что-то.

Отпрыгивает, наматывает ремень на руку. Бьет наотмашь между парами глаз. Раздается шипение боли, показывается желтоватый дымок. Конечно! На пряжке меч, серп и молот. Сразу три креста – и пентаграмма. Впрочем, пауку это как комариный укус – неприятно, но не более. Разворот, удар. Глеб уходит. Еще разворот, челюсти щелкают у его плеча. Снова уходит. Паук методично и планомерно загоняет его в угол, чтобы добить там и вернуться к Юле. Глеб упирается спиной в стол, под столом кто-то ворочается. Блох. Затаившийся, дрожащий.

Чекист пинком заставляет насекомое подняться, прыгает ему на плечи. Блох мотает головой, но железные подковы яловых сапог вонзаются ему в бока, заставляя подпрыгивать, уворачиваться от паучьих ударов.

Всадник на блохе против обезумевшего от боли и ярости паука. Начинается смертельный танец. Танец на выносливость, на выживание. Безумная румба ударов и контрударов, кажется, что невидимые маракасы шуршанием задают ритм.

Кажется? Нет, не кажется. Действительно, маракасы. И если следовать их ритму, прыжки получаются точными, удары четкими, и противник начинает слабеть, отступать. В игре явно появилась какая-то третья, неизвестная пока сила. Неужели тот самый monsignor le baron? Но ведь «белая армия, черный барон снова готовят нам царский трон»! Нет времени размышлять. Паук снова наступает, ритм маракасов становится невыносимым, Блох не слушает шенкелей, он явно сдает. Нужно оружие. Хорошее режуще-колющее оружие, одного удара достаточно.

Любое оружие: меч из озера, меч из камня, меч-кладенец, серебряная катана.

Вспомнив уроки товарища Хуана, Глеб со всей силы бьет истощенного скакуна, заставляя его прыгнуть высоко-высоко, до Луны, выше Луны, на другой пласт реальности. Блох падает бездыханным на пустынной равнине, залитой мертвенным светом. Рядом темная рябь – паук пробивается следом. Что здесь? Гора черепов скалится белозубыми улыбками, пялится пустыми глазницами. О поле, поле, кто тебя? Классика. Рядом исполинская голова в шлеме.

Паук вырвался из озера темной ряби и приближается. Нет времени на разговоры.

– Прости, старина, – вздыхает Глеб и навешивает в висок богатырской башке хук справа. Голова откатывается в сторону, громко матерясь. В неровных рассеянных отсветах блестит меч-кладенец.

– Спасибо, старик, – кричит Глеб. – Сочтемся!

В прыжке с переворотом уворачивается от когтей паука, хватает оружие и вываливается обратно в черноморский дворик. Пинает Блоха, но тот не дышит.

Что ж, придется пешком. Но теперь это не так страшно. У него есть что противопоставить когтям и клыкам.

Маракасы задают ритм бешеной схватке. Карусель. Потерянная румба. Черный фанданго. Пляска смерти. Три отрубленные конечности дергаются на земле. Дважды паучьи клыки достигали цели. Кровь и желтая слизь перемешаны на дворовых плитах. Яд начинает действовать, Глеб чувствует, что еще немного – и он упадет без сил, без воли, без жизни.

Маракасы гремят над головой злобной твари. Сейчас или никогда.

Один удар – и отрубленная голова со слепыми фасеточными глазами катится, подпрыгивая, к ногам победителя.

Молодой человек тяжело опирается на меч. Слышит стон. Юла!

Бросается к ней. Девушка жива, молодость и красота из последних сил борются в ней с потерей крови и паучьим ядом. Склонившись над обнаженной возлюбленной, Глеб жадно припадает губами к шраму на горле. Необходимо удалить как можно больше яда. Сплевывать некогда, он глотает солено-горькую кровь, пока горечь не пропадает. Остается только надеяться, что помощь придет скоро, что будет врач и будет донор. Он с радостью отдал бы всю свою кровь ей, но нельзя – она отравлена, и неизвестно еще, насколько серьезно.

Юла открывает глаза:

– Глеб. Глебушка… Я знала, я зна…

Ее рука разжимается и падает наземь.

Желтые фонари гаснут. Начинают шевелиться, подползать зловещие тени чудовищ, оправившихся от испуга и почуявших кровь. Двор заволакивает серый бесцветный сумрак.

Ненадолго. Мощные прожектора бьют от входа, с крыш, со всех сторон. Из-за них, усиленный рупором, такой родной голос шефа:

– Граждане упыри! Вы окружены, и сопротивление бесполезно. Предлагаю всему шабашу построиться в колонну по одному и идти на мой голос с поднятыми руками. Шаг влево шаг вправо расцениваем как побег, прыжок на месте как попытку улететь. Стреляем солью без предупреждения.

Проспавшийся папаша поднимает свиную харю:

– Это кто это там такой с понтом тявкает?

– С тобой, свинья, не тявкает, а разговаривает уполномоченный Совнаркома и председатель Солесиндиката Мартин Лацис. Слыхал, наверное?

Рыло обреченно опускается. Нечисть понимает, что ее песенка спета, и начинает выполнять распоряжение.

За пустым столом из неструганых досок сидят четверо. Мартин Янович Лацис подозрительно смотрит на темную фигуру в цилиндре и фраке на голое тело. Барон целиком занят раскуриванием сигары и не спешит начинать разговор. Глеб и Юла целиком заняты друг другом. После пары глотков гаитянского рома из тыквы-горлянки, предложенной монсеньором Самеди, молодой чекист почувствовал, как яд в его крови растворяется, у него открылось второе дыхание. Девушка очнулась, на ее щеках понемногу проступает румянец. Последствия потери крови еще долго будут сказываться, но яд больше не отравляет ее, она держит своего спасителя за руку. Неловко кутается в Глебов порванный китель, одергивает его, стесняясь наготы.