Кир Булычев - Операция «Гадюка»

Читавший сделал паузу, и у Коршуна мелькнула надежда — а вдруг третий разряд? Четвертый не дадут. Четвертый — это благородный расстрел. Эта казнь лишена позора. Но третий — обезглавливание. Это мгновенная смерть.

— Они и не хотели первую давать, видишь, керосина здесь нет, — шепнул Золотуха.

Конечно, он был прав. Казнь первой степени — сожжение заживо — не провести без канистры с керосином или бензином. Иначе как загорится человек?

— Принимая все это во внимание, военный трибунал постановил заменить казнь первой степени на казнь второй степени. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

Офицеры, собравшиеся там, захлопали в ладоши, словно не они сами только что написали этот приговор.

Охранники не хлопали, потому что держали оружие наготове, а мы с Золотухой — потому что не были согласны с приговором.

— Последнее слово предоставляется приговоренному, — сказал адъютант полка.

— Прошу милости, — сказал Шундарай. — Не хочу позорной смерти.

Он замолчал. Все тоже молчали. Только потом один из штаба произнес:

— Какие у вас последние пожелания, Шундарай Мункуев?

— Мои вещи отдайте им. — Он кивнул в сторону товарищей. Рукой он двинуть не мог, руки у него были на всякий случай связаны за спиной.

— Это будет сделано, — сказал чин.

Помост с виселицей был рядом — таких помостов в низине несколько. Палач потащил к веревке времянку. Один из охранников по его приказу понес туда табурет.

— Прошу слова, господа офицеры, — сказал Коршун.

— Это не положено, — быстро ответил командир фельдъегерей.

— Пускай скажет, — вмешался чин из штаба. Хоть он был в маске, Коршун по голосу узнал графа Шейна, начальника разведки. Это был приличный офицер, таких в штабе мало.

— Я клянусь, — сказал Коршун, — как комвзвода в роте лейтенанта Шундарая, что он не хотел нападать на фельдъегеря, но фельдъегерь нарочно вывел Шундарая из себя, он издевался над ним и над всеми нами. Лейтенант Шундарай спасал честь роты, когда решил убить фельдъегеря. Это правда. Каждый солдат и командир нашей роты подтвердит это.

— Последнее дело обвинять человека, которого подло убили! — закричал командир фельдъегерей. — Убил, отдал его тело врагам на издевательство, и теперь находятся некоторые защитники, к которым мне хочется как следует присмотреться.

— Присматривайтесь ко мне сколько хотите, полковник, — сказал Коршун. — Ничего не изменится. Мы все виноваты, что ублюдки утащили труп нашего человека.

— Нашего с вами товарища, — вмешался адъютант полка, который не хотел ссор со всесильными фельдъегерями.

— Мы все виноваты — недосмотрели. Но Шундарай был в ярости, потому что была задета его честь. Мой свидетель — сержант Золотуха, — упорствовал Коршун.

— Да, — твердо сказал Золотуха. — Я свидетель. Шундарай не мог оставить без ответа слова фельдъегеря.

— Что значит ответ? — закричал командир фельдъегерей. — Ответ — убить и сдать врагу беспомощное тело? А что, если наш товарищ был еще жив? Вы знаете, что они там с ним сделали? Или вы первый день на фронте? Ваш Шундарай хуже ублюдка, хуже моджахеда. Он предатель, и я требую казни первого разряда.

«Господи, не сделал ли я хуже?» — испугался Коршун. Но вслух произнес:

— Фельдъегерь сказал Шундараю, что мы все, все люди Шундарая, хотим перебежать к ублюдкам. Он так сказал.

— Он так сказал, — подтвердил Золотуха.

— И это слышали все, кто был в штабной яме, — сказал Коршун.

Фельдъегерский офицер начал было возмущаться, но штабной чин велел всем офицерам отойти в сторону. Они отошли и стали спорить приглушенными голосами, почти шепотом.

— Спасибо, ребята, — сказал Шундарай.

— Молчать! — рявкнул палач. Но так, без злости, для порядка, он понимал, что творится, и будь его воля — отпустил бы Шундарая.

Вернулись офицеры.

Чин из штаба сказал:

— Посоветовавшись, военный трибунал решил, что Шундарай совершил тяжкое и непростительное преступление, за что заслуживает смерти. Но мы хотим верить его младшим командирам, которые пришли защитить его. И чтобы не быть в ответе перед блуждающей в отчаянии от бесконечных мрачных перерождений душой и телом Шундарая Мункуева, мы решили дать его душе шанс возвратиться к людям. Поэтому трибунал приговаривает Шундарая Мункуева к казни третьей степени.

Коршун чуть не закричал от радости.

Шундарай, как только до него дошло, что же случилось, сказал палачу срывающимся голосом:

— Слезы мне вытри.

Тот достал из кармана тряпку и вытер Шундараю лицо.

— Разнюнился, — сказал он.

— Ты же понимаешь!

— Казнь, — произнес граф Шейн, — приводится в исполнение немедленно.

Золотуха толкнул Коршуна в бок кулаком — тоже выражал радость.

Фельдъегерский офицер смотрел мрачно. Это было заметно лишь по наклону головы и по тому, как глаза совсем спрятались в глубине маски — черные дырки, никакого блеска.

— Последнее слово! — воскликнул Шундарай, когда палач сводил его с помоста под веревкой, чтобы отвести к колоде, на которой рубили головы и четвертовали. — Последнее слово!

— Мы слушаем тебя, — сказал граф Шейн.

— Пускай это сделает мой комвзвода Коршун. Ведь в приговоре не сказано, кто будет меня казнить, правда?

— Ну и хитрец! — вырвалось у адъютанта полка.

— Ни в коем случае! — вмешался фельдъегерь.

Все смотрели на графа Шейна, он был председателем трибунала.

— Раз в приговоре не указано, кто исполнит приговор, то мы не возражаем, чтобы это сделал любой из присутствующих.

Коршун вдруг испугался.

Он все понял, он угадал и оценил последнюю хитрость Шундарая — ведь погибнуть от руки воина вовсе не позорно. Хоть, конечно, это не бой, когда душа улетает в высшие сферы, а поле казни, но рука палача и рука воина — две разные руки. И через два или три существования его душа войдет в тело воина или иного достойного человека. А там недалеко и до вознесения.

— Может, ты? — спросил Коршун Золотуху.

— Нет, — твердо сказал Шундарай. — Я тебя просил, Коршун. У тебя рука вернее. Ты не дрогнешь. Золотуха переживает, погляди на него, он же промахнуться может, он меня с одного удара не обезглавит. Прошу тебя. Я видел, как ты рубить умеешь.

Коршун не стал больше спорить.

Он подошел к колоде.

Колода некогда была частью ствола многовекового дерева, в два обхвата. Ее вкопали в землю и много раз использовали, отчего весь ее торец был изрублен так, что стал похож на шкуру ежа. Щепки были бурыми, бурым пропиталось дерево далеко вглубь — столько человеческой крови вылилось на колоду.

— Только ты осторожнее, — сказал Шундарай. — По затылку не попади, не изуродуй меня.

— Я постараюсь, — сказал Коршун. — Но и ты не являйся ко мне, не преследуй меня, так как я убиваю тебя по твоей же воле.