Джордж Р. Р. Мартин - Бегство охотника

— Хочешь сказать чего-нибудь перед смертью, монстр? — поинтересовался двойник.

— А то, — прохрипел Рамон и все-таки вздохнул. — Знаешь что, Рамон?

— Чего?

Рамон сипло рассмеялся.

— Ты и сам себе не слишком-то нравишься.

Время приобрело какую-то замедленную вялость, как это бывает во сне. Рамон наслаждался сменой выражений на лице двойника по мере того, как сказанное доходило до его сознания: удивления, сменявшегося замешательством; замешательства, сменявшегося раздражением; раздражения, сменявшегося яростью. Он возвышался над Рамоном грозовой тучей — и все это происходило на протяжении каких-то двух ударов сердца. Нож отодвинулся назад, замахиваясь для удара, нацелившись ему в горло. Рамон прикрыл горло руками, и ему представились все отметины, которые оставит клинок — собственно, он ничего не мог больше сделать, хотя бы для того, чтобы какой-нибудь воображаемый коронер мог понять, в какой адской схватке он обрел свою смерть.

Он взвыл в звериной ярости, в которой утонули и страх, и беспомощность, и тут отцепившаяся лиана вдруг взмыла из воды; на ее конце, там, где у змеи полагалось бы находиться голове, разбрасывали с шипением искры провода.

Противник отпрянул. Вместо предназначенного Рамону смертельного удара двойник попытался отмахнуться ножом от устремившегося на него сахаила. Рамон откатился в сторону, и только оказавшись на дальнем краю плота, оглянулся.

Сахаил дважды обвился вокруг ноги двойника, один раз вокруг его живота и пытался теперь прижаться концом к его шее. Двойник удерживал его обеими руками, мышцы на них вздулись и содрогались от напряжения; Рамон почти ожидал услышать треск ломающихся костей. Только миг спустя до него дошло, что, если двойник отбивается от нового нападающего обеими руками, значит, нож он выронил.

Да, вот он, нож. Очередная молния расколола небо, и в обломках шалаша блеснул металл клинка. Прежде чем над рекой прокатились раскаты грома, Рамон бросился, вытянув перед собой руку, и нащупал знакомую кожаную оплетку рукояти.

Двойник визжал что-то — одно и то же, одно и то же. Рамон не сразу понял, что тот кричит: «Убей его убей его убей его убей его!..» Он не задумывался, он просто действовал — тело само знало, что делать. Перехватив нож в правую руку, он бросился вперед и с силой вонзил клинок двойнику в живот. Потом еще два раза для надежности. Они сцепились как страстные любовники. Заросшая щетиной щека двойника больно колола его кожу, горячее дыхание обжигало лицо. Секунду Рамон ощущал, как сердце двойника колотится о его грудь. Потом он отступил на шаг. Лицо двойника побелело, глаза сделались круглыми, как монеты. На лице выступило то же потрясение, которое он видел когда-то у европейца: это не может происходить со мной, с кем угодно, но не со мной. Сахаил, будто испытывая отвращение к крови, отцепился от двойника и свернулся кольцом у их ног.

— Pincheputo, — произнес двойник и упал на колени. Плот вздрогнул. Дождь стекал по его лицу, животу, ногам, смешиваясь с кровью. Рамон отступил еще на шаг и пригнулся, готовый к нападению. Конец сахаила пошевелился, словно прикидывая, на кого из них броситься, но не предпринимал новых попыток нападения.

— Ты не я, — прохрипел двойник. — И никогда мною не станешь! Ты гребаный монстр!

Рамон пожал плечами, не возражая.

— Есть еще чего сказать? Поторопись.

Двойник заморгал, словно плакал, но кто увидит слезы под дождем?

— Я не хочу умирать! — прошептал тот. — Господи Иисусе, я не хочу умирать!

— Никто не хочет, — тихо сказал Рамон.

Лицо двойника дернулось и застыло. Он собрался с силами, поднял голову и плюнул Рамону в лицо.

— Жопа гребаная, — прохрипел он. — Скажи всем, что я умер как мужчина.

— Лучше ты, чем я, cabron, — отозвался Рамон, не обращая внимания на стекавшую по лицу слюну.

Двойник осел на палубу. Глаза его смотрели на ангелов или на что там положено смотреть умирающим; на что-то, чего Рамон, во всяком случае, не видел. Рот его приоткрылся, и на грудь сползла струйка крови.

Дрогнуло ли слегка его сердце, когда тот, другой, умер? Когда оборвалось то, что связывало их двоих? Или это была лишь игра его воображения? Трудно сказать.

Рамон перекатил труп к краю плота и сбросил его в реку. Тело показалось еще раз или два из воды, а потом погрузилось окончательно. Тыльной стороной ладони он вытер с лица плевок.

Гроза швыряла плот из стороны в сторону, и Рамон не мог сказать, от чего его больше тошнит — от непредсказуемой качки и рывков, от смерти другого себя или от потери крови. Сахаил ползал по плоту; его бледная плоть напоминала теперь Рамону не столько змею, сколько червяка. Провода его искрили, но в сторону Рамона не поворачивались.

— Что, у нас осталась еще одна проблема? — спросил он, но инопланетная штуковина не отозвалась. Он не знал, послал ли Маннек сахаил действовать самостоятельно или же управляет им на расстоянии. В любом случае эта фигня оказалась куда многофункциональнее, чем он ожидал. Должно быть, Маннек натравил его на них сразу же, как освободил чупакабру.

Рамон испустил протяжный вздох и осмотрел свои раны. Порез на боку выглядел серьезно, но не настолько, чтобы беспокоиться за легкое. Что ж, хорошо. Ногу, как он обнаружил, тоже порезали. Он вспомнил: да, было что-то такое в самом начале драки. Деталей он уже не помнил. Рана кровоточила, но не угрожала ничем серьезным. Заживет.

Он ощущал, как выветривается из крови адреналин. Руки тряслись, тошнота усилилась. Он удивился, поняв, что плачет, и еще больше удивился тому, что причина этих слез крылась не в усталости, не в страхе и даже не в нервной разрядке после жестокого поединка. Из всех охвативших его чувств преобладала скорбь. Он горевал по своему двойнику, по человеку, которым был некогда он сам. Его брат, нет, больше, чем брат, умер — и умер потому, что он сам убил его.

Возможно, это было обречено завершиться вот так; в колонии не нашлось бы места для них обоих. Выходит, или он, или двойник не мог не умереть. Помнится, ему снилось, как он уплывает, как становится другим человеком. Сны, мечты. А теперь они уплыли прочь, как уплыло тело убитого им человека. Он Рамон Эспехо. Он всегда был Рамоном Эспехо. Он никогда не мечтал по-настоящему стать кем-нибудь другим.

Он медленно размотал с руки мокрый халат. Боль усиливалась. Больше болел бок, и он мог зажать рану халатом — возможно, это уняло бы кровотечение. Он плохо соображал, стоит ли предварительно намочить халат или нет. Интересно, далеко ли он еще от Прыжка Скрипача и медицинской помощи? И что, спросил он у себя, обнаружат врачи при осмотре? Не оставили ли Маннек со товарищи на нем каких-то еще сюрпризов?