Сергей Лукьяненко - Eurocon 2008. Убить Чужого

— Мирный город, — отрезал генерал. — Теперь им предстоит встретиться с военными.

— Приступайте к операции!

— Но это территория другой страны, — бросил свой последний козырь помощник президента. — Суверенитет…

— Что за страны? — поинтересовался президент, но прежде, чем Гендерсон произнес название государства, продолжил: — Впрочем, не засоряйте мне голову деталями. Генерал, вы получили приказ!

— Есть!

— Гендерсон, немедленно тащите сюда CNN и напишите мне короткую речь. Что-нибудь о том, что наша страна встает на защиту мировой цивилизации, дает отпор агрессорам и бла-бла-бла в том же духе. Пусть госдеп свяжется с туземным правительством и сообщит, что через десять минут его границу пересекут наши истребители. — Президент покосился на телевизор. — И принесите мне диск с «Днем независимости»!

— Я знаю, вы бы никогда не спросили, что заставило меня изменить решение, — медленно произнес Цвейг. — Вполне возможно, вы бы подумали бог весть что о мотивах или… обо мне. А для меня очень важно, Бор, чтобы вы, именно вы, думали обо мне так, как я того заслуживаю. — Поверьте, профессор, я бы никогда…

Но старик выставил перед собой ладони, останавливая молодого собеседника:

— Бор, прошу вас, позвольте мне закончить. Для меня это очень непростой разговор.

— Извините, — пробормотал Бор. — Конечно…

И отвел взгляд.

Цвейг взял со стола чайную ложечку, повертел ее, собираясь с мыслями, и продолжил:

— И ни в коем случае не думайте, что этот разговор я провожу по чьей-либо просьбе.

— Не буду.

На этот раз старик не отреагировал. Но паузу выдержал и, помолчав, произнес:

— Я изменил решение, друг мой.

— Я уже понял.

Профессор вновь не услышал собеседника. Он вертел чайную ложечку и твердил ей:

— Я изменил свое решение… Изменил…

А Бор смотрел на чистую льняную скатерть и хотел выпить джина. Без тоника. Без ничего. Чистого, неразбавленного джина.

В тот день Цвейг в одиночестве отправился в загородный гольф-клуб. Попрощался с женой, с внуками, пообещал на обратном пути заехать в супермаркет, вышел из дома, что стоял почти в самом центре города, сел в машину и поехал. Он не слушал радио, предпочитая управлять машиной под записанного на CD Листа, а даже если бы и слушал, то это ничего бы не изменило — по радио не успели ничего сказать. Он не видел зависший над городом корабль двиаров. И, разумеется, не заметил старта ракет.

Он радовался летнему дню, предвкушал интересную партию со старыми друзьями и слушал любимую классику.

А в какой-то момент вдруг почувствовал, что машину поднимает в воздух и несет. Вот и все, что Цвейг успел почувствовать до того, как взрывная волна швырнула «БМВ» в чей-то бассейн.

Профессору невероятно повезло. Как впоследствии выяснили эксперты, его подбросило первой волной, воздушной, и то, что машина оказалась в укрытии, в итоге спасло ему жизнь. Старик отделался несколькими переломами, ожогами и сотрясением мозга. А вот владельцы бассейна, находившиеся в этот момент в доме, сгорели заживо во второй волне, огненной.

А еще сгорели сын Цвейга, невестка, жена и три внука.

И еще четыреста тысяч человек.

— Какое-то время я жалел, что уехал из дома в тот день, — продолжил Цвейг. Считал, что должен был остаться. Или присоединиться к своим близким. В шестьдесят два года трудно смириться с тем, что жизнь… что все, чего достиг… — Старик чувствовал, что говорит не то, что к достижениям его беда не имеет никакого отношения, что если он не скажет правду, то исповеди не получится. Но как же трудно сказать правду! Трудно. Но можно. Цвейг сделал усилие и закончил: — Трудно смириться с тем, что остался совсем один. — Поднял взгляд на Бора. — Не сочтите кощунством, но мне кажется, что вам легче. Ведь я знаю, кого потерял. Помню сына в пеленках… помню, как привезли внуков из родильного дома. Все помню.

А Бор не помнил ничего. Вот только никто не давал гарантию, что однажды он не вспомнит… и никто не давал гарантию, что тогда случится.

— Вы молоды, вы можете начать… не с чистого листа, конечно, но заново. А я… А я обречен умереть, окруженный лишь своими воспоминаниями.

Исповедь Цвейга пока не объясняла причину, по которой он поменял свое решение, но Бор молчал, не пытался направить разговор в нужное русло. Захочет — скажет, не захочет… в конце концов, это его решение.

— Как я уже сказал, подобные мысли заставили меня подумать о том, чтобы присоединиться к близким. Как вы понимаете, я не делился этим замыслом с психологами, наоборот, старался делать вид, что их труды приносят успех, а сам разрабатывал план… Но… Но наша миссия заставила меня отложить его реализацию. У меня появилось дело, которое нужно довести до конца. В память о тех, кто жив только в моих воспоминаниях. О тех, кого я люблю. И то решение, что я принял на предварительных слушаниях, показалось мне правильным. Теперь же мне кажется, что оно стало результатом эмоций.

— Только под влиянием эмоций мы и принимаем решения, за которые потом не стыдно.

— Почему?

— Потому что все остальное — это результат договоренностей и компромиссов.

— Нет, — покачал головой Цвейг. — Нет. Все не просто так. Не просто так я уехал в тот день. Не просто так нам дали этот месяц. Мы должны обдумать. Успокоиться. Прийти в себя. Забыть об эмоциях. И понять…

— Что? — не сдержался Бор. — Что понять?

— Что жертва не только приносит горе, но и демонстрирует хрупкость и ценность человеческой жизни.

— Жертва? Или убийство?

— Мы заплатили огромную цену. Но нас ждут звезды. К ним полетит кто-то другой, не мой сын, не мои внуки, но ведь полетят. И я подумал, что злость — не самый лучший спутник в этом путешествии. Мир изменится, обязательно изменится, и, вполне возможно, именно наше решение станет одним из первых толчков к этому. Возможно, нам суждено еще раз напомнить людям, что нужно ценить жизнь и уметь прощать ошибки.

— Я не буду с вами спорить, — едва слышно произнес Бор.

— Я и не собирался, — с грустной улыбкой ответил Цвейг. — Повторюсь, Бор, я не пытаюсь перетянуть вас на свою сторону и навязать свою точку зрения. Я просто хотел, чтобы вы думали обо мне так, как я того заслуживаю, чтобы между нами не было недопонимания. Для меня это очень важно, поскольку в мире осталось не так уж много людей, которые меня знают.

— Я уважаю ваше решение, профессор, — вздохнул Бор. — И немного завидую: вы обрели душевный покой.

— А вы?

— Я не знаю, что у меня отняли, не знаю, за что должен прощать. И это незнание гнетет меня. Иногда мне кажется, что мне повезло. Иногда, я чувствую себя самым несчастным человеком на земле. Вы умрете, зная, кто вы. А я, даже если проживу долгую счастливую жизнь, так и не вспомню своих родителей. Я не могу найти равновесие, а потому не буду менять своего решения.