Леонид Каганов - Модель для сборки 2012

Вот она, ночная работа Камова: новый пациент, новая схема перестройки — все новое.

Только результат все тот же. Очередная неудача.

В начале осени толпа у входа в Центр впервые попыталась ворваться внутрь. Точное число Рудников сразу забыл, все они были для него одинаковыми, ярко-желтые листопадные дни — но, наверное, это случилось где-то в первой декаде октября.

Агрессия росла постепенно, Кирилл просто не замечал, не слишком веря в тревожные доклады охраны. Но сначала журналистов и просителей сменили протестующие одиночки с плакатами, потом целые группы, и, наконец, — парадный въезд плотно перекрыла толпа. Они не уходили даже на ночь, дежурили, сменяясь, по двадцать четыре часа, но сам Рудников, да и большинство старших врачей приезжали на работу по дальней аллее, куда обычно пускали только амбулаторные автомобили и фургоны «Скорой».

В тот осенний день с забытой датой демонстранты внезапно поперли на забор и ворота, облепили прутья решетки. Под весом десятков тел створки угрожающе прогнулись.

Полиция приехала быстро, но нескольких охранников успели поранить камнями и пустыми бутылками. На первом этаже приемного корпуса пришлось заменить полдюжины разбитых стекол.

К концу месяца счет нападений пошел на десятки, а половина крепких парней из секьюрити подали заявления об уходе.

Доклад начальника охраны лежал на столе у Рудникова в общей папке невеселых новостей. Камов получил копию и пришел к руководителю почти сразу, взъерошенный и несколько растерянный:

— Что же делать, Кирилл?

— Работать. Охрана нас не касается, Тележников прекрасно знает свое дело. Снимет внутренние посты, сократит патрулирование. Справится.

— Но… ты понимаешь, что будет через месяц? Уже сейчас мы практически в осаде! А когда уйдет последний охранник, сюда ворвется толпа, и нас просто линчуют!

Рудников хлопнул ладонью по столу.

— Прекрати истерику! Никто сюда не ворвется. Все не уволятся, да и тем, снаружи, просто надо стравить пар, выплеснуть эмоции…

— Но что мы им сделали? Им всем? — Камов нервно ткнул большим пальцем куда-то за спину. — Я могу понять родственников наших больных, но там же не только они!

— Знаешь, — Кирилл поднялся, подошел к окну, с минуту бездумно смотрел в застекленную серость с моросящим дождем и мокрыми голыми деревьями. — Дав людям надежду, ты на короткое время становишься героем. Но стоит им эту надежду потерять, как из героя ты превращаешься в кровавого монстра, убийцу и — что еще более непростительно — в обманщика и шарлатана. Нам мстят, Слава, мстят за то, что когда-то позволили уговорить себя в нас поверить. А те, кто уговаривал, писал восторженные статьи и снимал красивые репортажи, теперь маршируют во главе крестового похода.

Совсем скоро Рудников убедился, что снова ошибся. В охране оставалось все меньше людей, да они совсем не стремились рисковать жизнью ради давным-давно развенчанного Проекта.

Где-то через неделю после памятного разговора с Камовым Кирилл задержался на работе допоздна. Минздрав требовал очередную докладную записку — и Рудников добросовестно писал многостраничный отсчет. Конечно, его можно было сдать и завтра, но Кирилл давно уже не торопился домой. Эля ушла слишком далеко, после сына он потерял и жену, и за порогом давно забытого семейного уюта его не ждало ничего такого, ради чего стоило бы торопиться.

Откуда-то снизу донесся едва различимый звон, словно деревянный молоточек ударил в неисправный камертон. Рудников не стал вслушиваться, поглощенный сухими казенными строчками, да и звук больше не повторялся.

Он успел написать больше половины, когда в дверь неожиданно постучали. Удивленный Кирилл покосился на часы — половина второго ночи. Кто еще мог остаться в Центре, кроме него, вынужденного трудоголика?

Дверь распахнулась, впустив в привычную кондиционированную тишину запах гари и шумное дыхание запыхавшегося человека. На пороге мялся охранник в перемазанной сажей униформе. В руках у него Рудников заметил огнетушитель со свернутым набок раструбом.

— Кирилл Александрович! Хорошо, что вы на месте. Вызывайте полицию срочно, у нас все линии перерезаны! А я пока тушил, где-то рацию потерял.

— Тушили?! Что случилось?

— Да вот, — на чумазом лице секьюрити появилась улыбка, — «зажигалку» бросили с улицы. Бутылку с горючей смесью. Хорошо, я заметил, а то могла бы беда случиться. Нас сейчас совсем мало, патрулирование отменили: почти вся смена сидит на въезде, сторожит идиотов.

Холодея, Рудников потянулся к телефону.

— Точно потушили? Может, пожарных заодно…

— Не беспокойтесь, Кирилл Александрович, оно толком загореться-то и не успело. Я куртку сверху кинул и пеной залил. Сначала, правда, растерялся — пытался ногами затоптать… Штаны вот чуть не сгорели.

Он снова улыбнулся, радостный и довольный, что все кончилось, что он не оплошал и справился. Рудников смотрел на оплавленные ботинки, на обгорелые лоскуты форменных брюк и обожженную кожу в прорехах.

— Как ваша фамилия? Я скажу Тележникову, вам положена премия.

— Да не надо мне премии, — охранник посмотрел Кириллу прямо в глаза. — Мама моя у вас лежит, Василькова Мария Николаевна.

Он повернулся и ушел, но Кирилл не стал окликать его. Он спешно листал базу с историями болезни — в журнале экспериментов не было фамилий, только безликие «больные» и номер теста, но в базе можно было найти конкретных людей.

Вот она, Василькова М.Н. Тест номер 8714.

На всякий случай он проверил и журнал, хотя прекрасно помнил результат.

Тест № 8714, рак кишечника. Результат отрицательный, ускорение роста метастазов. Хемотерапия невозможна. До следующего теста больная может не дожить.

Васильков уволился через неделю и даже, как говорили, не пришел забирать положенные выплаты. Потом его видели в группе протестантов, избивших двух работников второй операционной.

По предложению Камова в каждой лаборатории вывесили небольшое цифровое табло. Без надписей, без украшений, просто цифры, неумолимо меняющиеся с частотой сердечного ритма. Конечно, никакой мистики в этом не было — компьютер знал, что примерно каждые сорок секунд на Земле от рака умирает человек, и просто прибавлял единицу к числу на табло.

Табло завешивали, загораживали шкафами, даже несколько раз срывали со стены, но на следующий день оно появлялось снова.

Через неделю трех аналитиков пришлось отправить на психическое рекондиционирование — у них случился нервный срыв.

К декабрю проект перешагнул десятитысячный эксперимент.

Тест № 10009, острый лейкоз. Результат отрицательный, взрывной рост, эвтаназия.

Среди ночи Камова разбудил звонок.