Орсон Кард - Игра Эндера. Глашатай Мертвых

— Я разрезал его этими руками, — воскликнул он. — Я хотел наградить его и навсегда убил его дерево!

— Нет, — сказал Эндер. Он взял руки Мандачувы в свои. — Вы оба думали, что спасаете жизнь другого. Он сделал больно тебе, а ты — сделал ему больно, убил его, да, но оба вы думали, что творите добро. И теперь этого хватит. Теперь и вы, и мы знаем правду. Мы знаем, что вы не хотели убить их. А вы знаете, что от ножа мы, люди, умираем навсегда. И это последнее условие договора, Хьюмэн. Никогда не давайте людям третью жизнь, потому что мы не умеем принять ее.

— Когда я расскажу это женам, — сказал Хьюмэн, — их горе будет так велико, что вам покажется, что буря ломает деревья.

Он повернулся, встал перед женой и что-то ей быстро сказал. Затем повернулся.

— Теперь идите, — сказал он.

— Мы еще не договорились, — возразил Эндер.

— Мне нужно поговорить со всеми женами. Они не согласятся на это, пока вы здесь, в тени Дерева-Матери, и некому защищать малышей. Эрроу выведет вас из леса. Подождите меня на склоне холма, там, где Рутер следит за воротами. Поспите, если можете. Я расскажу о договоре женам и попытаюсь объяснить им и убедить их, что мы должны относиться к другим племенам по-доброму, как вы к нам.

Хьюмэн вдруг протянул руку и коснулся живота Эндера.

— Я заключу свой договор, — сказал он Эндеру. — Я всегда буду чтить тебя, но никогда не убью тебя.

Эндер протянул руку и положил ее на горячий живот Хьюмэна.

— Я тоже буду всегда чтить тебя, — ответил Эндер.

— А если наше и ваше племя договорятся, — сказал Хьюмэн, — ты наградишь меня третьей жизнью? Ты сделаешь так, чтобы я поднялся и пил солнечный свет?

— А нельзя ли сделать это быстро? Не так медленно и ужасно, как…

— Чтобы я стал молчаливым деревом? Никогда не был отцом? Без награды, только для того, чтобы вонючие мачос ели мой сок или чтобы отдать древесину братьям, когда они попросят?

— Не может ли кто-то другой сделать это? — спросил Эндер. — Кто-то из братьев, кто лучше знает, как вы живете и умираете?

— Ты не понимаешь, — сказал Хьюмэн. — Только так все племя узнает, что мы сказали правду. Или ты дашь мне третью жизнь, или я сделаю это с тобой, или договора не будет. Я не могу убить тебя, Глашатай, а нам обоим нужен этот договор.

— Я сделаю это, — согласился Эндер.

Хьюмэн кивнул, убрал руку и вернулся к Крикливой.

— О Deus, — прошептала Уанда. — Неужели у вас хватит смелости?

Эндер не ответил. Он просто молча последовал за Эрроу, который повел их в лес. Он был таким счастливым и игривым — Эндер не видел еще свинок такими.

Позади они услышали голоса жен, певших жуткую песню без мелодии. Хьюмэн сказал им правду о Пипо и Либо, о том, что они умерли мучительной смертью, только чтобы не совершать того, что им казалось убийством. Только когда они отошли далеко и голоса жен стали не громче, чем их шаги, люди смогли заговорить.

— Это была месса по душе моего отца, — сказала Уанда.

— И моего, — ответила Новинья; и все поняли, что она говорит о Пипо, а не о давно умершем почтенном Густо.

Но Эндер не участвовал в их разговоре; он не знал Либо и Пипо и не мог разделить их скорбных воспоминаний. Он мог думать лишь о сотнях деревьев в этом лесу. Когда-то каждое из них было свинкой, жило и дышало. Свинки могли петь им песни, разговаривать с ними, иногда даже понимать их разговор. Но не Эндер. Для него деревья не были народом и никогда не могли стать. Когда он возьмет нож и разрежет Хьюмэна, это не будет убийством в глазах свинок, но Эндер будет чувствовать, что отнимает единственную часть жизни Хьюмэна, которую он может понять. Как пекениньос, Хьюмэн был настоящим раманом, братом. Как дерево, он будет только памятником. Только это Эндер мог понять, только в это он мог поверить.

«И снова, — думал он, — я должен убить, хотя я обещал, что никогда больше не сделаю этого».

Он почувствовал на своем локте руку Новиньи. Она оперлась на него.

— Помоги мне, — сказала она. — В темноте я почти слепа.

— Я хорошо вижу ночью, — весело сказал Ольгадо, шедший позади нее.

— Помолчи, глупый, — сердито зашептала Эла. — Мама хочет идти с ним.

Эндер и Новинья хорошо слышали ее и почувствовали, что оба молча рассмеялись. Новинья придвинулась к нему.

— Я думаю, что тебе хватит смелости, чтобы сделать это, — сказала она тихо, чтобы только он слышал.

— Холодности и безжалостности? — спросил он. В голосе его был намек на мрачный юмор, но слова были кислыми и правдивыми.

— Хватит сострадания, — сказала она, — нужно прикоснуться к ране раскаленным железом, если это единственный способ вылечить.

Она имела право так говорить: это ее самые глубокие раны он очистил раскаленным железом; и он поверил ей, и это облегчило его сердце перед предстоящей кровавой работой.

Эндер не думал, что сможет спать, зная, что ему предстоит. Но его разбудил тихий голос Новиньи. Он понял, что лежит в траве, положив голову на колени Новиньи. Было еще темно.

— Они идут, — тихо сказала Новинья.

Эндер поднялся. Когда-то, еще ребенком, он просыпался сразу и полностью; но тогда он был тренированным солдатом. Сейчас он не сразу сориентировался. Уанда и Эла не спали; Ольгадо спал; Ким только просыпался. В нескольких метрах от них поднималось высокое дерево Рутера. А неподалеку, за оградой, поднимались по склонам первые дома Милагре, собор и монастырь — на самом высоком холме.

С другой стороны, от леса, приближались Хьюмэн, Мандачува, Листоед, Эрроу, Капс, Календар, Червяк, Баркдансер и другие братья, которых Уанда не знала.

— Я никогда не видела их, — сказала она. — Они, должно быть, живут в других домах.

«Будет ли договор, — молча спросил Эндер. — Это все, что меня интересует. Смог ли Хьюмэн научить жен воспринимать мир по-новому?».

Хьюмэн нес в руках что-то, завернутое в листья. Свинки без слов положили это перед Эндером; Хьюмэн развернул листья. Это была книга, напечатанная на компьютере.

— «Королева и Гегемон», — тихо сказала Уанда, — Миро дал им ее.

— Договор, — сказал Хьюмэн.

Только тогда Эндер понял, что листы были перевернуты, и на чистой стороне они увидели при свете фонаря напечатанные от руки буквы, большие и неуклюжие. Уанда была потрясена.

— Мы не учили их делать чернила, — сказала она. — Мы не учили их писать.

— Календар научился рисовать буквы, — пояснил Хьюмэн. — Писал палочкой по земле. А Червяк сделал чернила из помета кабры и высушенных мачос. Разве не так вы заключаете договоры?

— Так, — сказал Эндер.

— Если мы не запишем его на бумаге, мы можем запомнить его по-разному.

— Именно так, — подтвердил Эндер. — Вы сделали правильно, записав его.

— Мы немного изменили его. Жены захотели этого, и я решил, что ты согласишься с ними, — Хьюмэн показал рукой. — Вы, люди, можете заключить такой договор с другими свинками, но вы не можете заключать других договоров. Вы не можете учить других свинок тому, что не расскажете нам. Вы принимаете это?