Орсон Кард - Игра Эндера. Глашатай Мертвых

— Ты подписал его «Эндер Виггин», — сказала она. — Эндер.

Имя казалось уродливым даже ему самому. Слишком часто он слышал его как бранное слово.

— Я старше, чем я выгляжу, — ответил Эндер. — Так меня звали, когда я взорвал планету, на которой жили баггеры. Может быть, то, что это имя будет стоять под первым договором между людьми и раманами, изменит его значение.

— Эндер, — прошептала она. Она придвинулась к нему, держа в руках сверток с договором, — сверток был тяжелым, потому что договор был написан на обратной стороне страниц Книги «Королева и Гегемон». — Я никогда не ходила на исповедь, потому что знала, что они будут презирать меня за мой грех. Но когда сегодня ты перечислил все мои грехи, я стерпела это, потому что знала, что ты меня не презираешь. Но я не могла понять, почему.

— Не мне презирать людей за их грехи, — сказал Эндер. — Не было еще случая, чтобы я не мог сказать про себя: я поступал еще хуже.

— Все эти годы на тебе лежала тяжесть вины человечества.

— Да, но в этом нет никакой мистики, — ответил Эндер. — Для меня это как каинова печать. У тебя немного друзей, но никто и не обижает тебя.

Место было расчищено. Мандачува что-то сказал на «языке деревьев» свинкам, барабанившим по стволу; они сменили ритм, и в стволе вновь появилось отверстие. Хьюмэн, словно родившийся ребенок, выскользнул наружу. Затем он подошел к середине расчищенной площадки. Листоед и Мандачува дали ему два ножа. Взяв ножи, Хьюмэн сказал им по-португальски, чтобы люди могли понять:

— Я сказал Крикливой, что вы не получили третьей жизни, потому что Пипо и Либо нас не поняли. Она сказала, что не пройдет и месяца, как оба вы прорастете и потянетесь к солнечному свету.

Листоед и Мандачува отдали ему ножи, прикоснулись к его животу и отступили на край расчищенной площадки.

Хьюмэн протянул ножи Эндеру. Они были сделаны из дерева, и Эндер не мог представить, каким инструментом можно отполировать их, чтобы они были такими гладкими, острыми и в то же время прочными. Но, конечно, к ним не прикасались инструменты. Они вышли такими совершенными из ствола живого дерева — подаренные, чтобы помочь брату начать третью жизнь.

Разумом можно было понять, что Хьюмэн на самом деле не умрет. Другое дело — поверить в это. Эндер не сразу взял ножи. Вместо этого он взял Хьюмэна за руки.

— Для тебя это не кажется смертью. Но для меня… Только вчера я увидел тебя в первый раз, а сегодня я знаю, что ты мой брат, словно Рутер и мой отец тоже. Однако когда утром поднимется солнце, я уже не смогу поговорить с тобой. Что бы ты не чувствовал, Хьюмэн, мне это кажется смертью.

— Приходи, чтобы посидеть в моей тени, — успокоил Хьюмэн, — чтобы увидеть солнечный свет сквозь мою листву, чтобы отдохнуть, прислонившись к моему стволу. И сделай еще вот что. Добавь новую главу к своей книге. Назови ее «Жизнь Хьюмэна». Расскажи всем людям, как я был зачат на коре дерева моего отца, как я родился в темноте, поедая плоть моей матери. Расскажи им, как я вышел из темноты в полутьму моей второй жизни, как жены научили меня говорить, как я узнал все чудеса, которым учили нас Либо и Миро с Уандой. Расскажи им, как в последний день моей второй жизни мой истинный брат спустился с небес и как мы вместе составили этот договор для того, чтобы свинки и люди стали одним племенем, не племенем людей или племенем свинок, а племенем раманов. И тогда мой друг отправил меня в третью жизнь, в полный свет, чтобы я мог подняться к небу и дать жизнь десяти тысячам детей, прежде чем умру.

— Я расскажу твою историю, — пообещал Эндер.

— Тогда я и вправду буду жить вечно.

Эндер взял ножи. Хьюмэн лег на землю.

— Ольгадо, Ким, — сказала Новинья, — идите к воротам. Эла, и ты тоже.

— Я должна смотреть, мам, — возразила Эла. — Я исследователь.

— Ты забыла о моих глазах, — ответил Ольгадо. — Я все записываю. Мы можем показать всем людям, что договор был заключен. И мы можем показать свинкам, что Глашатай скрепил его и их способом тоже.

— И я не уйду, — заявил Ким. — Даже Благословенная Дева стояла у подножия креста.

— Останьтесь, — мягко произнесла Новинья. Сама она тоже осталась.

Во рту Хьюмэна была трава капим, но он почти не жевал ее.

— Больше, — попросил Эндер, — чтобы ты ничего не чувствовал.

— Так нельзя, — возразил Мандачува. — Это последние моменты его второй жизни. Хорошо, когда немного чувствуешь боль, чтобы вспоминать потом, в третьей жизни, когда вся боль останется позади.

Мандачува и Листоед рассказали Эндеру, где и как резать. Они сказали ему, что это надо сделать быстро, и показали ему, какие органы нужно вынуть и куда положить. Движения Эндера были быстрыми и уверенными, но хотя он лишь изредка мог оторвать глаза от операции, он знал, что глаза Хьюмэна смотрят на него, наполненные любовью и благодарностью, агонией и смертью.

Это произошло прямо под его руками, так быстро, что несколько минут они могли наблюдать за его ростом. Несколько крупных органов съежились и из них протянулись корни; глаза Хьюмэна расширились в последней агонии, и из его позвоночника вырвался побег, на нем появились два листика, затем четыре…

И все остановилось. Тело было мертво; последние его силы были потрачены на то, чтобы из позвоночника Хьюмэна родилось деревце. Память, душа Хьюмэна перенеслись в клетки молодого побега. Свершилось — началась его третья жизнь. А когда утром, уже скоро, поднимется солнце, листья впервые ощутят свет.

Остальные свинки танцевали и веселились. Листоед и Мандачува взяли из рук Эндера ножи и воткнули их в землю по обе стороны от головы Хьюмэна. Эндер не мог присоединиться к ним. Он был покрыт кровью, и от него исходил резкий запах разделанного им тела. На четвереньках он отполз вверх по холму туда, где он не видел бы это тело. Новинья последовала за ним. Все они были обессилены работой и переживаниями этого дня. Они ничего не могли сказать или сделать, только упасть в густую траву, прислонившись к кому-нибудь, и искать облегчения во сне.

Боскинья и епископ Перегрино вышли к воротам перед восходом солнца, чтобы встретить Глашатая. Прошло не менее десяти минут, прежде чем они увидели движение на краю леса. Это был мальчик, сонно справлявший нужду в кустах.

— Ольгадо! — крикнула Боскинья.

Мальчик повернулся, помахал рукой, затем торопливо застегнул штаны и принялся будить остальных, спавших в высокой траве. Боскинья и епископ открыли ворота и вышли к ним.

— Глупо, не правда ли, — сказала Боскинья, — но именно сейчас я действительно чувствую, что мы восстали. Когда я впервые вышла за ограду.

— Почему они провели ночь в лесу? — удивился вслух епископ. — Ворота были открыты, они могли войти.

Боскинья быстро окинула группу взглядом. Уанда и Эла, под руку, как сестры. Ольгадо и Ким. Новинья. И Глашатай, сидящий в траве. Новинья стоит за ним, положив руки ему на плечи. Все словно чего-то молча ждали. Эндер посмотрел на них.