Бет Рэвис - Ярче солнца

— Марай убили. Так же как Стиви. Те же слова на медпластырях.

— Соболезную, — произношу я самое бессмысленное слово на свете.

— Я хочу знать, кто это делает.

— Может быть, тот же, кто пытался скрыть последнюю подсказку Ориона? — предполагаю я и, прежде чем Старший успевает открыть рот, добавляю: — И, может быть, тот же, кто испортил тебе скафандр.

— Испортил скафандр? — удивляется Старший.

Повернув голову, я смотрю на него сквозь ярко-зеленые травинки.

— Тот, кто подделывал послания и пытался сбить нас со следа, легко мог проколоть трубки системы жизнеобеспечения, например. Если бы ты умер, то не смог бы никому рассказать, что увидел. И, между прочим, он почти добился своего.

Старший только-только собирается ответить, но стоит ему открыть рот, он отворачивается и нажимает кнопку вай-кома.

— Док говорит, Барти поднял шум у пункта распределения. Опять, — вздыхает он, приподнимаясь.

Протянув руку, касаюсь его щеки над фиолетово-зеленым синяком. Он подается вперед, слегка, но ровно настолько, что я вдруг четко осознаю, как его кожа прижимается к моей.

— Старший. Ты не можешь продолжать делать все сам.

— А кто еще остановит Барти? Кто разберется с распределением продовольствия? Кто поможет корабельщикам подготовиться к посадке — после того, как тесты покажут, возможно ли это вообще?

В голосе его отзвук паники и боли. Меня тянет сказать, что все будет хорошо, но я не хочу врать. Наклоняюсь вперед, совсем чуть-чуть; он наклоняется тоже. Мы встречаемся взглядами, и он тянется ко мне.

Я думаю: «Он собирается меня поцеловать».

А потом: «Вот и отлично».

Он сминает мои губы со всей страстью и, когда они раскрываются в удивленном «о», углубляет поцелуй. Сильные руки Старшего буквально поднимают меня с земли и прижимают к нему. Его тело говорит за него. Я ему нужна.

Глажу его предплечья, провожу ногтями по крошечным волоскам на коже. Под моими прикосновениями его мышцы каменеют, и он прижимает меня еще сильнее. Мои ладони пробегают по его плечам, смыкаются на затылке, и я вплетаю пальцы в его волосы.

Эти прикосновения словно утоляют во мне какую-то жажду — напоминают, что он настоящий, хотя сегодня я его едва не потеряла.

Сжимаю сильнее и подтягиваю себя еще ближе к нему. Его рука скользит по моей спине, притягивает меня за бедра.

Старший прерывает поцелуй и смотрит мне в глаза. Могу только представить, на что мы похожи: катаемся по траве у пруда, будто сейчас Сезон. Но мне все равно. Все не так. Сезон — это бездумные, неосознанные, бесчувственные телодвижения. А сейчас…

Старший, подняв руку, убирает прядь волос мне за ухо: я закрываю глаза и наслаждаюсь прикосновением. Чувствую давление его пальцев на коже — он снова притягивает меня для поцелуя.

И я тянусь к нему.

На этот раз выходит нежнее. Медленнее. Мягче. Теперь я чувствую его губы, а не голод.

Сосредоточиваюсь на теле, прижатом к моему. Кладу руку Старшему на грудь — сердце колотится так сильно, что я чувствую его биение не хуже, чем свое собственное.

Потом рука соскальзывает ниже. Его туника задралась сбоку, и я провожу пальцами по полоске кожи над бедром.

У Старшего вырывается стон, глубокий гортанный звук откуда-то из самой груди. Его руки скользят по моим спутанным волосам на плечи и мягко отстраняют. Но мы по-прежнему касаемся ногами под водой.

Вдруг он рычит, ударяя себя по шее.

— У меня нет на это времени!

Уязвленная, я отшатываюсь, но тут замечаю, как он наклонил голову. Его кто-то вызывает.

— Извини, — сразу же реагирует Старший, снова придвигаясь и заглядывая мне в глаза. — Звезды, Эми, прости меня. Просто… смерть Марай, да еще планета и… космос побери!

Мои глаза изумленно распахиваются, но Старший снова стучит себе по шее.

— Что? — гавкает он.

Медленно сажусь — теперь лежать стало неуютно. Старший слушает свой вай-ком, я пялюсь на гладкую поверхность пруда.

Понятия не имею, чего хочу. Я сказала Виктрии, что любовь — это выбор, а себе — что не обязана выбирать Старшего. Но мне никогда не забыть: когда его сердце перестало биться, мое остановилось тоже.

Она кажется такой грустной и одинокой, такой покинутой — и покинул ее я, хоть и по-прежнему сижу рядом на берегу пруда. Не стоило ее целовать. Это было как попробовать десерт до ужина — голод только усилился. Но я ничего не мог с собой поделать. Не знаю, почему Эми так на меня действует. Я ничего не могу поделать.

Но должен был. Учитывая, сколько у нас сейчас проблем, думать о поцелуях Эми надо в последнюю очередь. Я должен сосредоточиться на плане, а Эми — понять, чего она хочет. Я вижу в ее глазах немые вопросы, вижу, как она мучается от неспособности определить, что происходит между нами.

Она сидит молча, не глядя мне в глаза, и щеки у нее почти такие же красные, как губы.

Ее губы.

Нет.

Отворачиваюсь от нее. И от ее губ.

— Как там все? — спрашивает она тихо.

В груди поднимается звериный рев, и приходится потрудиться, чтобы проглотить его. Как там все? Рядом с ней я теряю голову, вот как! Я так ее хочу, что желание перекрывает все остальное, все остальные мысли в голове, все инстинкты, все барьеры. Желание пожирает меня — и мне страшно, что после меня оно примется за нее.

— Я про корабельщиков, — добавляет она, когда я не отвечаю. — Как они отреагировали на новости о планете?

Хмурюсь. Очевидно, Эми решила игнорировать все, что только что случилось, или я отпугнул ее своими перепадами настроения. Вот гадство. Вцепляюсь пальцами в волосы и дергаю за спутанные пряди, пытаясь вытянуть оттуда хоть какие-нибудь связные мысли.

— Они проводят тесты, — говорю я. — Если все укажет на то, что Центавра-Земля пригодна для жизни, то посадки, возможно, придется ждать всего несколько дней.

Эми сощуривается.

— Возможно?

Если б могла, она бы прямо сейчас посадила корабль.

— Эми, — говорю я осторожно, — мы не можем просто опуститься на Центавра-Землю. Нужно убедиться, что это безопасно.

— Какая разница? — всплескивает руками она.

— Мне есть разница. Я беспокоюсь о каждом жителе корабля.

— Но ведь все это займет только пару дней, да? — спрашивает она.

Может быть. Если нам повезет.

— Конечно!

— Тогда ладно, — выдыхает Эми. — Я волновалась… Чем раньше сядем, тем лучше.

— Не так уж тут плохо. — Отвращение в ее голосе меня задело.

Эми поднимает изумленный взгляд.

— Люди звереют. Марай убили.

— Без фидуса, — оправдываюсь я, — люди… они думают… они делают…

— Заткнись. — В голосе Эми звучит холодная ярость. — Есть хорошие люди. Есть плохие. Фидус ничего не меняет. Он просто скрывает хорошее и плохое под завесой бездумности.

— Но… — начинаю я, но решаю оставить эту мысль при себе: возможно, хорошее и правда стоит скрыть, если плохое скроется вместе с ним.