Бет Рэвис - Ярче солнца

Марай бы так и подумала.

— Вода очень спокойная, — говорит Эми.

Я даже не пытаюсь скрыть изумление. Вот так, значит, да? Мы дошли до того, что можем целоваться до потери пульса, потом обсуждать убийства, и в итоге она переводит разговор на долбаный пруд?

— Разве там нет рыбы? — добавляет она.

Рыбы. Идиотской рыбы. Мы не расписываем стены таблицами, не устраиваем дежурства, не пытаемся выследить убийцу. Похоже, когда умирают не ее люди, а мои, ее это не очень-то заботит.

— Нет тут рыбы, — рычу я, вставая. — Уже нет.

Эми смотрит на меня с удивлением.

— Ты расстроен.

— Космос побери, Эми, конечно, я расстроен! — Она вздрагивает от моего крика. — Прости. — Провожу пальцами по волосам. — Извини. Просто… да. Я очень расстроен.

Она тянется к моей руке и открывает рот, чтобы что-то сказать, но прежде чем ей это удается, нас прерывает голос.

— О, простите, — говорит Лютор. — Не хотел мешать.

Хотя его лицо остается бесстрастным, взгляд задерживается на открытой полоске кожи у меня на поясе. Я дергаю рубашку вниз с такой силой, что запоздало думаю, не прорвут ли пальцы ткань ручной работы.

— Чего ты хотел, Лютор? — спрашивает Старший раздраженно. Не знаю, почему он так неприветлив — то ли потому, что Лютор прервал нас, то ли потому, что он знает, как тот близок к Барти и его революционным идеям. Потом он поворачивается к нему. — Звезды, Лютор, что с тобой случилось?!

Теперь моя очередь ухмыляться, глядя на его синяки и рассеченную губу.

— Ничего серьезного, — отвечает Лютор. — Ничего, с чем я не могу… разобраться сам.

Я не позволяю лицу выдать мой страх.

Лютор скалится было, смотря на меня, но Старший прожигает его взглядом, и он, пожав плечами, с тихим смешком уходит по тропе прочь.

— Этот человек — долбаная ходячая неприятность. Единственная причина, по которой он помогает Барти, — это то, что ему нравится мутить воду.

— Да, — отзываюсь я глухо. Перед тем как Лютор прервал нас, я собиралась рассказать Старшему о лестнице и обо всем, что выяснила за это утро.

Но Лютору очень хорошо удается меня затыкать.

Старший снова обращает все внимание на меня.

— Что такое? — Я не отвечаю, и он добавляет: — Эми, ты что-то знаешь? О Люторе? Он что-то сделал?

Рука вдавливает мои запястья в землю, перекрывает ток крови, пальцы впиваются в кожу над тонкими голубыми венами. Тут я опускаю взгляд и понимаю, что это моя собственная рука сжимает мне запястье.

Открываю рот.

— Расскажи, — просит Старший.

Я не могу.

Слишком поздно. Я не могу изменить прошлое, а его это только расстроит. Я не могу объяснить, почему так и не рассказала до сих пор — отчасти мне страшно озвучивать все, что случилось, отчасти меня беспокоит его реакция. Слишком Много времени прошло. Я поступила глупо — нельзя было выходить на улицу, пока длился Сезон И хоть, если мыслить логически, моей вины тут нет, виноват Лютор, но я все же не могу забыть..

То, как он оседлал меня. Прижал к земле. Его глаза смеялись — он знал, что делает. То, как он до сих пор пялится. Как задерживается взглядом там, где не должен. Как потирает большой палец, будто представляя, что гладит мою кожу.

Старший берет меня за руку.

Я ее отдергиваю.

Но потом вспоминаю, что так же делала Виктрия.

И раз я не могу говорить за себя, то, по крайней мере, могу сказать за нее.

Отворачиваюсь к пруду, потому что рассказывать воде легче, чем окаменевшему лицу Старшего. Я начинаю с конца, с того, как мы с Виктрией попытались с помощью медпластырей отомстить Лютору за все. Говорю, что Виктрия беременна и что она этого не хотела. Не надо бы вот так предавать ее доверие, но я уверена, что Старшему больше, чем кому угодно другому на корабле, необходимо знать, насколько Лютор ужасный человек. К этому прибавляю свои опасения, что то же самое случилось с девушкой из кроличьего питомника.

А потом я рассказываю, что Лютор мне угрожает. Стараюсь говорить как можно менее эмоционально, но, когда описываю, как он гнался за мной по полю, как его раззадоривали мои попытки вырваться, голос все равно срывается.

К чести Старшего, он не перебивает — ни разу.

— Я по глазам видела, Старший, — объясняю. — Он знал, что делает. Он знал, и ему это нравилось. — Вспоминаю, как он медленно облизывал губы. — До сих пор нравится. Мы для него — дичь. Он играет с нами, как кот с мышью.

Смотрю на Старшего — в первый раз с того момента, как начала говорить. В траве рядом с ним темнеют глубокие борозды, шрамы, будто следы когтей. Заметив мой взгляд, Старший разжимает кулаки, и из них сыплются комья земли.

— Спасибо, что рассказала, Эми. — В его голосе звучит такой холод, что мне вспоминается голос Старейшины.

Тянусь к нему и хватаю за предплечье. Все мышцы болезненно напряжены.

— Я так зациклился на Барти и на том, какую он там задумал революцию, — говорит Старший. — И забыл, сколько зла может натворить даже один жестокий человек.

Мне хочется, чтобы он посмотрел на меня, но он упорно глядит в землю.

— В Регистратеке тогда… это был Лютор. Это он кричал, что может делать все, что хочет. Возможно, Барти даже от него заразился этой мыслью.

Старший поднимается на ноги.

— Спасибо, что рассказала, Эми, — повторяет он.

— Старший?

Но он уже уходит прочь, сжимая перепачканные травой и грязью кулаки.

— Старший, там… ты нужен в Городе.

Вызов от Дока поступает в самое неподходящее время. Когда Эми все мне рассказала, я сразу же решил разыскать Лютора. В жизни еще никогда не был настолько зол. Я все еще чувствую, как ярость струится по венам, хотя и успела немного подостыть.

— Космос побери! Я только и делаю, что бегаю по всему кораблю! Как меня это достало!

На секунду в вай-коме настает тишина.

— Тебе недолго осталось этим заниматься.

Сначала я думаю, что он говорит о нашей планете, но нет… я ему еще не рассказывал. В курсе только Эми и главные корабельщики.

— В каком смысле?

— Старший, это полный хаос. Это… бунт.

— Зараза!

— Думаю, это Барти, но… в общем, тебе нужно все увидеть самому.

От криоуровня до Города путь неблизкий, но тревога в голосе Дока подгоняет меня. Еще не добравшись, я уже понимаю, что случилось что-то очень-очень плохое. Сначала это становится слышно… или, скорее, не слышно. Не слышно привычных звуков Города, дневного фонового шума множества живущих и работающих здесь людей. Вместо него раздаются лишь приглушенные голоса и шаги.

И тут я вижу.

Пункт распределения продовольствия находится в конце главной улицы — вот там-то все и собрались. И все смотрят на одно и то же.

На мертвое тело Фридрика.

Его тело так густо оклеено медпластырями, что они похожи на чешую. Кто-то взял огромный отрез ткани, видно, стащил в квартале ткачей, и вывесил его из окна третьего этажа. Тело Фридрика висит посредине, кое-как прижимая ткань руками и головой, перекинутыми вперед.