Александр Громов - Властелин пустоты

Из-за деревьев показались люди, но Леон предпочел бы очутиться перед драконом. С виду — обыкновенные охотники в набедренниках и кожаных поножах для защиты от травы-колючки. Но с духовыми трубками, готовыми к стрельбе по человеку, и на груди каждого — деревянный амулет. У всех один и тот же.

Изображение Железного Зверя.

Леон осторожно положил пулемет на землю, и тут же вторая стрелка до половины ушла в почву, точно отыскав промежуток между спусковым крючком и предохранительной скобой. Его предупреждали.

Ни сопротивляться, ни бежать не было смысла. Оставалась надежда вступить в переговоры.

Никто не захотел тратить слов. Стрелять они умели и притом понимали, что такое настоящее оружие. Держа Леона на прицеле духовых трубок, они первым делом отобрали у него револьвер. Один из зверопоклонников, по виду — вожак, снял с себя набедренник и обмотал кисть руки, чтобы не притронуться к неживому Злу незащищенной кожей.

Слушать Леона не стали.

Разбросанные обломки были старательно собраны и свалены в кучу под застрявшими над землей останками воздушного корабля. Несколько человек взобрались на «летающее крыло» и долго рубили его топорами из кость-дерева. Убедившись, что металлические части машины успешно противостоят ударам, зверопоклонники расчистили подлесок в радиусе нескольких десятков шагов и свалили несколько деревьев вершинами от разбитого аппарата, после чего «летающее крыло» было обложено хворостом и подожжено.

Гореть оно умело не хуже, чем летать.

Револьвер, отобранный у Леона, тоже швырнули в костер.

Громкий раскатистый треск провожал процессию, увлекавшую Леона неизвестно куда, — в огне дружно и весело рвались револьверные патроны.

Леон неподвижно лежал на спине, заложив руки за голову, смотрел в желтоватый потолок, тщетно ища, за что зацепиться взглядом, неприятно ощущал тепло нагретой им самим лежанки и предавался унынию и запретным мыслям. Он лежал на низком деревянном топчане, спустив ноги на земляной пол, и сквозь тощую набивку тюфяка чувствовал, какой он жесткий и правильный, этот топчан, без малейших намеков на хоть какую-нибудь неровность, которую можно начать исследовать и занять этим делом полдня, а то и день.

Больше ничего в комнате не было.

Странное жилище. Без окон.

Оказывается, у южан принято обмазывать стены домов глиной. И красить охрой.

Желтые охряные стены начинались у пола как подобает, а оканчивались закруглением, плавно переходящим в потолок, и Леон много раз пытался мысленно провести границу, условную линию, отделяющую одно от другого, и не мог понять, где она, эта граница.

Никто к нему не приходил, никто с ним не разговаривал. И с улицы не доносилось никаких особенных звуков. Деревня большая, но точно вымершая.

Надо же выдумать такую пытку!

Иногда он вскакивал, мерил шагами земляной пол от стены до стены, разминая затекшие мышцы. Потом снова валился на топчан.

Так он лежал уже неделю.

Неделя на Просторе определяется соединением меньшей и большей из лун — Энны и Этты и длится девятнадцать суток.

А еще раньше прошли, пролетели, проползли шесть суток пешего пути туда — не знаю куда. В первый же час пути он потерял сознание, мучимый болью и усталостью, а очнувшись, обнаружил, что двое крепких мужчин несут его на плечах привязанным к длинной палке. Словно добычу.

Шли и ночью. Зверопоклонники так петляли по лесу, что сумели отчасти запутать даже его, великого стрелка, а следовательно, великого охотника. Запомнилась лишь долгая переправа через реку, намного более широкую, чем все реки, виденные им прежде, но что это за река — Леон не знал. В срединной части Простора немало великих рек, а по направлению течения ничего не определишь — реки петляют. Пожалуй, теперь он находился даже дальше от земель Астила, чем был при крушении «летающего крыла».

Он перевалился с боку на бок. «И ведь не скрипнет!» — в который раз подумал он про топчан, хотя отлично знал, что топчан не скрипит — он новый, добротный и скрипеть пока не обучен. Но очень хотелось, чтобы топчан наконец скрипнул.

Почему-то он был уверен, что, если топчан скрипнет, все кончится хорошо.

Часами он смотрел на квадратное отверстие в потолке, пропускавшее воздух и солнечный свет. Он не мог видеть ни Великого Нимба, ни звезд, потому что над отверстием помещался (вероятно, для защиты от дождя) колпак из набранных внахлест дощечек. К краю отверстия прилипла паутинка, и, когда по вечерам накалившееся за день помещение отдавало тепло небу, паутинка весело колыхалась, предоставляя глазам единственное развлечение.

Он очень боялся, что паутинка оторвется и улетит.

В низу двери тоже было прорезано отверстие, пригодное для кошки. Через это отверстие три раза в день неведомая рука просовывала пустой тыквенный горшок на веревке, и надо было успеть справить надобность раньше, чем веревка утянет горшок обратно. Через то же отверстие подавалась пища.

Голодом его не морили, скорее наоборот. Фрукты, мясо, хлебные плоды. Однажды — немного Тихой Радости.

Первые дни заточения он пробовал колотить в дверь. На стук никто не приходил. Позднее Леон научился бояться двери. Он боялся того, что может случиться с ним, когда зверопоклонники вспомнят о своем пленнике. Он не ждал от двери ничего хорошего.

Дверь отворилась.

Леон вскочил, готовый сопротивляться до конца. Сжал кулаки. Убьют, конечно, но лучше уж в драке, чем спокойно, как зашептанного дракона в кухонной яме…

В дом не вошел — впорхнул мужчина, очевидно, подбодренный пинком, и, пролетев небольшое расстояние, неловко шлепнулся на земляной пол. На Леона никто не обратил внимания. Дверь захлопнулась.

Леон поднял голову и посмотрел на паутинку. Паутинки не было. Когда отворилась дверь, сквозняк вынес ее вон.

Распростертый на земляном полу человек принял сидячее положение, почесал под мышками и рассмеялся. Был он совершенно голый, если не считать грязной дикой бороды, и сам он был грязен, словно не мылся по меньшей мере с дождливого сезона. Никогда прежде Леон не видел таких людей, таких и не должно быть. Чучело отвратное, чесоточное. Но на груди у чучела не было изображения Железного Зверя. Была там грязная корка со следами расчесов, и больше ничего.