Александр Громов - Властелин пустоты

Тяжелая кобура при каждом шаге била его по боку. Так было нужно, хотя до рассвета оставалось еще не меньше часа и Стефан ясно понимал, что до самой сирены общего подъема мог бы спать спокойно: второй раз за ночь они не сунутся. Наверняка. Времени у них навалом, торопиться некуда. А мы пройдемся… Стефан помнил, что когда-то второй вахтенный при отсутствии на борту нештатных ситуаций был обязан раз в смену совершить обход служебных помещений, больше по традиции, чем по необходимости. Иногда это делал сам Бруно Лоренц, капитан «Декарта», бывая в такие минуты строгим и добродушным одновременно, и его тяжелые шаги внушали спокойную уверенность в благополучном исходе чего бы то ни было, один только раз Стефан помнил отца в ярости… Ладно, назовем эту прогулку обходом… Назовем это преемственностью. Скорее всего, в ближайшие дни они ничего существенного не предпримут, будут все как один фальшиво равнодушны и до некоторой степени исполнительны, но будут в конце концов работать, без энтузиазма принимая поощрения и без особых пререканий снося наказания, особенно старшие. И все как один… нет, не все, а почти все — с едва заметным «почти» — будут ждать… ох, как они будут ждать, когда вернется Питер! Если вернется…

Если не вернется, будет плохо, подумал Стефан. Но если Питер вернется, тоже будет плохо, и даже еще хуже. Было бы идеально, если бы вернулись Вера и Йорис, а Питер где-нибудь сгинул: на порогах, что ли, или на озере — там водяной слон очень даже не прочь перевернуть лодку и позабавиться с гребцами, а озера Питеру никак не избежать… Нехорошо так думать, не надо бы этого. Нет, он вернется, конечно. Всегда возвращался. Десятки дальних экспедиций, сотни небольших вылазок — и ведь все, кроме одной, удачные! Вот в чем штука: неудачных он себе позволить не может. Рискует, очень рискует. Разбил три лодки, доламывает четвертую, а у самого за сорок лет ни одной серьезной раны, ни одного паршивенького перелома! Отчаянная и разумная голова этот Питер, что есть то есть, вот к нему и тянутся аутсайдеры вроде Йориса или Уве. О Ронде Соман и говорить нечего: влюблена в Питера до фетишизма, или как это называется, молится на него, вешает на себя всякую дрянь, которую он ей привозит и дарит: блестящие камешки, ракушки какие-то… прикажи он ей броситься с верхней площадки — ведь бросится, и еще с радостью, что до нее, дурочки, снизошли. Но дурочка она только с Питером, а было бы хорошо, если бы не только… Ладно, она-то не аутсайдер, она — исключение из правила. Будем так считать. А кто тогда Людвиг? Тоже исключение? Да. Исключение. И Дэйв… Что-то много исключений. Обоим чуть-чуть не хватило до лидерства, Людвигу — оптимизма и быстродействия ума, Дэйву — выдержки и возраста. Дикий он какой-то, Дэйв. Опасный звереныш. Хорошо уже то, что он одинаково ненавидит и Питера и меня, вообще всякое начальство он ненавидит, что существующее, что потенциальное, и поэтому к Питеру он не примкнет, не тот случай. Зря его Питер приручал, таскал по экспедициям — как не было между ними ничего общего, так и осталось…

Гнутые корабельные коридоры были пусты и пыльны — «Велеть прибраться», — мельком подумал Стефан. Аварийное освещение давало причудливые тени. Недавно вывешенный рукописный лозунг: «Равные права — равный кусок» был изъеден кислотой и плохо читался. «Выяснить, кто и где раздобыл кислоту», — отметил Стефан. Где-то наверху в нескольких ярусах над головой на продуваемой насквозь верхней площадке стучал зубами замерзший Киро Васев, где-то внизу, куда ушел Уве, копилась привычная ледяная злоба и длинно, неумолчно и безнадежно, как всегда перед восходом солнца, кричала запертая в изоляторе медотсека сумасшедшая Абигайль, а за ближайшим углом кто-то прятался. Стефан не увидел и не услышал его, он не смог бы объяснить, почему он почувствовал человека за поворотом коридора, но, почувствовав, он замедлил шаги. Кто-то невидимый стоял там. Ждал. Он был один, и Стефан с облегчением перевел дух. Рука, начавшая движение к кобуре, опустилась. Перед одним противником — если это противник — нельзя показывать свою слабость, Стефан знал это очень хорошо. Угрозы бластером — всегда слабость. Спасительная слабость, к которой с каждым годом приходится прибегать все чаще и чаще…

За углом была Маргарет.

— Ты чего прячешься? — спросил он.

— Так… — Маргарет пожала плечами. — Несла Абби успокоительное, а то так и будет кричать, ты же знаешь. Слышу — кто-то идет. Не хотелось встречаться. Я думала, или к тебе идут, или от тебя. Чувствовалось что-то такое… в общем, со мною вчера почти никто не разговаривал. Хотела предупредить.

— У меня уже были, — мрачно сказал Стефан. — Как они догадались про инфракрасную завесу, хотел бы я знать. Может, кто-то надоумил?

— Не знаю, — сказала Маргарет. — А кто был?

— Уве.

— Уве?

— Вот именно.

— От него я не ожидала, — заявила Маргарет. — Надо же — теперь и Уве…

— Бывает, — сказал Стефан. — Все, что возможно, то и бывает. На то и жизнь. Иногда даже бывает то, что невозможно, только редко.

— Например? — с интересом спросила Маргарет.

— Например, мы с тобой. И все вокруг. Мальчики и девочки по пятьдесят лет. Эта планета. Это солнце, от которого взрослые умирают, а дети живут очень долго, чтобы со временем стать маленькими старичками, — это возможно? Кто-нибудь о таком слышал? Думал о таком?

— Ну, ты-то еще не старик, — улыбнулась Маргарет. — Да и я не совсем старушка. Погляди, на мне даже морщин почти нет.

— Я не об этом…

— А почему? Мы стареем, это надо принять и успокоиться. Похоже на то, что мы стареем медленнее, чем нормальные люди, но все-таки мы стареем. И когда-нибудь нам придется умереть.

— Ты боишься?

— Я? Пожалуй, да. Немножко. Тут есть такие, для кого это было бы большим облегчением. Но мне бы не хотелось. А они вспоминают Иветт. Помнишь, как она умирала?

— Помню. Она за месяц выросла во взрослую, и у нее был громадный аппетит. Но тогда у нас было лучше с едой. Никто не понимал, что с ней происходит, она и сама не понимала. Ты мне потом сказала, что ее организм просто не выдержал.

— Да. Может быть, теперь я смогла бы ей помочь. Но все равно она умерла бы через две-три недели. Как все взрослые. Будь она постарше, она умерла бы одновременно со всеми. Ей ведь было уже двенадцать — совсем девушка.

— Мне тринадцать с половиной…

— Глупый, — сказала Маргарет. — Девочки же раньше развиваются, ты этого не знал?

— А тебе двенадцать, — сказал Стефан.

— Даже двенадцать и четыре месяца. Мне просто повезло: видишь ли, начало перестройки организма зависит прежде всего от самого организма. Тут уж у кого как. Ронде вот тоже повезло. И тебе.

— И Питеру.

— И Питеру, — согласилась Маргарет. — Кстати, о нем. Ты не думаешь, что за нами сейчас наблюдают?