Илья Новак - Петля Мёбиуса (сборник)

Он исчез. Внизу Людочка выгнулась дугой, а кровь растеклась уже по всему Узору. Клыки дергались в припадке, мотали головами, выли и хрипели. Когти на волосатых лапах оставляли в полу глубокие следы. Над обнаженным животом Людочки вскипел розовый смерч, густая пелена разошлась от пупка вместе с лоскутами кожи. Сквозь пелену что-то начало вырастать, выпячиваться наружу, бесформенное, все в кровавых потеках и струпьях. Вокруг Верховника действительность искажалась, натягивалась тонкой пленкой и лопалась – появлялись прорехи, за которыми бушевало и переливалось нездешними красками что-то, скрытое до сей поры. Клыки выли и бились в исступлении лбами о пол, когда подошедший сзади труп Вити схватил Мамона за поясницу и за шею.

…приподнял Мамона, перевернул и стал возить головой по полу, стирая линии Узора. Клык взвизгнул, остальные задрали морды, обратив к трупу кровавые глаза. Линии Узора исчезли одна за другой, и Верховник начал опускаться обратно, уменьшался, исчезая. Клыки бросились на ГиперВитю и сбили с ног.

Куча тел подо мной. Труп выпрямился, сжимая поднятыми над головой руками сломанного пополам Проворного Вредителя, и швырнул его через все помещение. Лицо, затем Мамон откатились в сторону и исчезли. Потом внизу остались только ГиперВитя и Деятельный Экзорцис, который вдруг подскочил и вцепился в меня, повиснув, как обезьяна на лиане. Веревка затрещала громче. Снизу ГиперВитя поманил Деятельного, а тот оскалился. ГиперВитя привстал, ухватил Клыка за пятку и потянул. Тот жалобно и обиженно заверещал.

ГиперВитя стянул Деятельного на пол, они вцепились друг в друга и покатились по почти стертому Узору прочь от тела Людочки с развороченным животом. Ударились о ножки стола и остановились, сжимая шеи друг друга. Раздался громкий хруст, глаза Деятельного вылезли из орбит и лопнули крупными красными сгустками. Они замерли, а потом тела их начали исчезать, медленно растворяться в воздухе. Я качнулся – раз, другой, – и веревка порвалась.

…все та же полутьма, а чувствуется, что скоро утро. Ничего не болит, тепло и тихо. Я сел, протер глаза. Цех как цех, все хорошо знакомо – друкмашина, железные столы, шкаф с красками, вешалка.

Я сидел, поджав под себя ноги. Посмотрел вверх – что-то свешивается с ограждения второго этажа. Посмотрел вниз – темные пятна на полу. Я отвел взгляд, но потом вздрогнул и опять вверх посмотрел. Там болтался обрывок кабеля, который электрик, сволочь, еще позавчера обещал убрать. Меня аж передернуло всего, и я снова вниз посмотрел. На полу были пятна красной краски. Я встал, оглядываясь.

Тени все еще лежали в углах цеха, но они были утренними, синеватыми. И курить хотелось просто мучительно – всю ночь не курил. Я похлопал по карманам, выудил смятую пачку сигарет и сунул одну в зубы. Спички-то у меня есть? Опять похлопал по карманам и нашел Витину зажигалку. Почиркал ею, но она только сухо клацала. Шагнул к вешалке и достал коробок. Постоял, а потом так сжал зубы, что почти перекусил фильтр сигареты. Повернулся, начиная понимать, что все это мне привиделось, приснилось, и увидел с этого места коридор и черную щель.

Ниша в стене. Пространство. Я пошел туда и краем глаза заметил его: труп, бесформенную кучу у ножек стола. В голове рывком провернулись мельничные жернова, я охнул, развернулся, прищурившись.

Тюк с ветошью лежал у стола.

Глубоко вздохнув, я пошел в коридор, не спеша, выуживая новую сигарету.

Узкая ниша в стене, рядом стоит лист фанеры. И ничего.

Я поставил в нишу левую ногу и заглянул туда. Темно, но можно разглядеть бетонные стены и пол. Пустота. То есть одну полоску я таки снял и внутрь заглянул, а вот все, что было после того, как я попал в пространство…

Я четко знал одно: для того чтобы окончательно доказать себе тот факт, что действительность единственна и стабильна, мне надо влезть туда, в эту нишу. В самый центр, так сказать, зияющей пустоты.

Ну и влез.

Ворота приоткрылись и появился мастер Руслан, в пуховике, теплых шерстяных брюках и армейских ботинках. Стянул вязаную шапочку, отряхивая с плеч и груди снег, пошел ко мне. Я как раз стоял боком, одной половиной тела в коридоре, а другой в нише, и открывал коробок, чтобы наконец закурить.

– А ты что так рано? – спросил я.

Руслан был пьян, его слегка покачивало.

– Да календари эти… – проворчал он, расстегивая пуховик. – Сейчас еще и такси где-то найти. Заказчик потребовал первого числа до обеда эти календари ему привезти. Я прям из-за стола. Слушай… – Он остановился рядом, глядя на меня с пьяным удивлением. – А чего это ты тут? А стенку чего раскурочил?

– Ремонт делаю, – ответил я, закуривая.

– Еще, кроме тебя, здесь кто-то есть?

– Не-а. Кто ж сюда припрется в такую рань? Вот ты разве что…

Я сел спиной к нише, так и не заглянув в нее. Если бы сейчас, допустим, он меня толкнул или я сам откинулся назад, то упал бы как раз в нишу.

– Точно никого больше нет?

– Не.

– Ясно.

…поднял взгляд на Руслана, который достал из-под пуховика ножик с коротким узким лезвием. Он его всегда с собой таскает и вечно им поигрывает, хоть ему уже не раз говорили, что это опасно. Лезвие очень острое. Он встал рядом, внимательно глядя на меня. Словно примеривался.

Но я только один раз быстро взглянул на него, а потом отвел взгляд. Я на него не смотрел больше – чего мне на него смотреть? Не хочу. Что-то меня беспок этой ситуации, только я пока не мог понять – что

Они заставляли биться сердца и волновали умы. Их отец, породивший множество детей, великолепных, но не столь совершенных, недавно умер. Когда их не исполняли, они не исчезали, ибо жили в памяти людей. А когда в амфитеатре Централи Искусств на тропосферном этаже Высотки электронные смычки ударяли по струнам, когда киборг-виолончель начинала играть на самой себе и стробоскопические машины порождали волны интерференции – они расцветали в сиянии световой музыки, наполняя собой пространство и сознание слушателей. Они были произведением нового века: светомузыкальная мультипьеса «Отсчет звезд в эпоху Космогенеза». «Звезды» – так просто, но не фамильярно называли их некоторые. «Звезды» являлись последовательностью сигналов, которая после раскодировки с помощью оркестровых инструментов превращалась в каскад гиперциклов, зрительных и слуховых, настолько семантически сложных и изощренно-гармоничных, что их можно назвать разумными, хотя разум этот слишком отличен от человеческого. Воспринимать их могли лишь люди с обширными культурно-историческими познаниями и богатой музыкальной эрудицией.

«Звезды» были инфотом , самоосознанным информационным объектом. Можно сказать, что они имели размерность во времени, а не в пространстве – их «рост» составлял примерно восемьдесят минут. Для исполнения пьесы требовалось великое мастерство, и потому она звучала не часто. Известно, что светомузыкальное произведение невозможно записать во всей его полноте, так как при копировании на бездумные физические носители и воспроизведении с них теряется что-то неуловимое, но крайне важное, отсутствие чего делает копию мертвой. В этом особенность выдающихся мультипьес: их способны играть немногие, только после длительных репетиций, и скопировать, записать их нельзя, жизнь свою они могут продолжить лишь в умах людей, в воспоминаниях. Но как бы гениально ни было произведение, рано или поздно появляется новое, не хуже, а то и лучше, а после еще, и еще, и в конце концов у тех немногих, кто способен исполнять произведения подобного уровня, просто начинает не хватать времени для старых композиций. Но запись исключается, так как порождает пьесы-зомби, и потому судьба «Звезд» была предрешена с рождения: через некоторое время им предстояло умереть, обогатив собою культурный перегной цивилизации.