Олег Серегин - Хирургическое вмешательство

Ксе невольно облизал пересохшие губы.

«Дед позвонит теть-Шуре, — подумал он. — А я — Данилю».

Там, где прежде стоял второй стол, предназначенный для совещаний, теперь лежала подушка. Громадная, алого бархата, с золотыми кистями, вид она имела без преувеличения президентский и вполне соответствовала роли. На ней, опустив на лапы тяжелую, крупную, как котел, голову, дремал огромный кобель.

Павел Валентинович сидел за своим, единственным теперь в кабинете, столом и смотрел на собаку. Пальцы его, сложенные домиком, дрожали, то и дело соскальзывали друг с друга, но никто этого не видел — других людей в кабинете не было, а с появлением собаки отказались работать камеры наблюдения.

Павел Валентинович звонил знакомому кинологу, одному из лучших в Европе, пересылал фотографии. После долгих размышлений кинолог сказал: «Кане-корсо», добавив что-то про чудовищную мутацию и несчастную судьбу животного; потом он вслух подумал насчет перспектив подобной породы, отметил великолепие экстерьера, спросил о других щенках помета и возможности вязки… Павел Валентинович немедленно, очень вежливо, посредством крайне туманных выражений прервал разговор. «Это не мутация, — возразил он мысленно, — это чудовище». Он и сам видел, что собака похожа на корсо. Кобель был — только и всего — вдвое крупнее, чем предписывали стандарты этой не самой мелкой породы; откровенно говоря, Павел Валентинович никогда прежде не видывал таких громадных собак.

И еще: насколько он знал, шерсти корсо не свойственен огненно-алый цвет.

Впервые за многие годы эмоции брали верх над разумом. Близость собаки казалась непереносимой, она заставляла усомниться в верности принятого решения, и головокружительный блеск разработанного Павлом Валентиновичем плана превращался в труху, потому что никакая должность, никакие деньги, самая жизнь и та не стоила этого — восьми часов в день рядом с Псом Преисподней.

Пять дней в неделю.

Впервые за сорок лет Павел Валентинович не задерживался на работе.

…Это было одно из условий, на которых ему вручили не имеющую аналогов экспериментальную систему, и поначалу оно показалось Павлу Валентиновичу наименее значимым. Пес должен жить в его кабинете? Что же, его не нужно ни кормить, ни выводить на прогулку, отчего не выделить угол для вечно дремлющей разумной программы, которая так выручит организацию… Пытка длилась третью неделю — нервы сдавали. Теперь он больше всего думал об этом условии и находил его самым трудным, практически невыполнимым.

Верховный жрец бога войны, замминистра обороны П. В. Ивантеев был человек необычайно жестокий и совершенно аморальный, но назвать его плебеем и хамом не смог бы даже заклятый враг. Сопровождая Александра Александровича Воинова на пути в святилище, он всегда испытывал глубочайшую неловкость от того, что рассчитанный на прямое попадание атомной бомбы подземный бункер, замаскированный сверху лесным массивом, называется храмом; ведь храм — это нечто прекрасное и доступное мирянам… Он с огромным удовольствием запер бы в бункере проклятого кобеля, тот ему соответствовал, этого просто требовали соображения безопасности! но разработчик поставил условия — личный кабинет верховного жреца и личное его присутствие… Павел Валентинович приближался к отчаянию. Он мало-помалу утрачивал уверенность в себе, собранность, остроту мысли, он плохо спал и срывался на домашних. Он всегда гордился своей выдержкой, несокрушимой крепостью психики, и сознание подступающей слабости было еще болезненнее, чем ужас.

Он все понимал. У него были другие выходы, целых два выхода — пенсия с лишением жреческого ножа и смерть от руки разъяренного мальчишки. Павел Валентинович любил и ценил жизнь, контактерский свой дар любил и ценил еще больше, выходы его не устраивали. Он нашел третье решение и долгое время был этим горд.

…Рыжий корсо поднял голову и повел из стороны в сторону налитыми кровью глазами.

Жрец содрогнулся.

Все это оказалось для него слишком. Павел Валентинович никогда не испытывал почтения к богам, хотя, безусловно, уважал Александра Александровича лично; стоя перед алтарем, он полагал себя кем-то вроде лаборанта, запускающего реакции, и все же возносить моления псу… в этом было что-то от кощунства.

Нет, не так.

Это было унизительно.

Теперь-то верховный жрец сполна оценил чудовищную иронию Лаунхоффера. Возложение на алтарь родной дочери Воинова, которое Ивантеев находил способом радикально повысить эффективность культа, было грязным преступлением; они по заслугам лишились своего бога — и теперь должны молиться собаке.

Павел Валентинович склонялся к мысли, что принять заслуженную смерть от руки Жени Воинова — разумней, нежели продолжать сотрудничество с МГИТТ; кроме того, это этично, полезно для кармы, для следующей инкарнации…

Но поднялся и сел на подушке кошмарный пес; многозначительным напоминанием блеснули на его шее, в огненной красно-золотой шерсти, заклепки ошейника. К ошейнику всегда можно пристегнуть поводок, и даже глупцу понятно, чьи руки его возьмут…

«Как я мог недооценить этого человека?» — недоумевал жрец. Он слишком привык, что есть люди, облеченные властью, и люди, занимающиеся наукой; эти множества крайне редко пересекаются, и на академического ученого, лабораторного червя, он имеет право смотреть со снисхождением. Возможности профессора МГИТТ, конечно, поразили его, но испытал тогда Павел Валентинович лишь удовлетворение с оттенком патриотической гордости за отечественную науку. Он, посоветовавшись с Оноприенко, решил лично посетить Эрика Юрьевича и обратиться к нему с просьбой. Чем дольше Ивантеев думал об Охотнике, тем сильнее разгоралась в нем алчность; наделенный сознанием поисковик Лаунхоффера решил все проблемы с отслеживанием объекта на местности, и нетрудно было прийти к выводу, что система захвата поможет ЗАО «Вечный Огонь» выйти из сложной ситуации с блеском.

Оноприенко, с самого начала занимавшийся этим делом, теперь лежал в больнице — что-то с нервами…

— Не пытайтесь меня уговаривать, — сказал профессор и раздавил бычок в пепельнице. Павел Валентинович уже понял, что господин Лаунхоффер крайне много мнит о себе и действительно не питает уважения к авторитетам. Впрочем, удивляло не это, удивляла его невосприимчивость к техникам убеждения, которыми жрец владел виртуозно. Профессор казался несокрушимым как скала.

— Тогда, — сказал Павел Валентинович устало, — нельзя ли… Эрик Юрьевич, простите мою невежественность, я не в курсе последних достижений науки. Насколько я знаю, Охотник был сделан вами по матрице Великого Пса?

— Так.

— Нельзя ли написать другую программу по матрице божества? Для нашего культа? Даже частичное восстановление функций стало бы практически спасением…