Сергей Алексеев - Птичий путь

А проснулся от грохота, визга электрического инструмента, лая собак и гортанной речи. Невидимое солнце уже поднялось высоко, и первой мыслью было – проспал что-то важное. Он выглянул из-под навеса и узрел перед главным фасадом десятка полтора рабочих в оранжевой униформе и грузовик: кажется, собирались красить фасад, разгружали металлические леса, косили траву, скребли шпателями колонны портала и стены, а со вскрытых парадных дверей обдирали шлифмашинкой старую краску. Несколько человек разносили торф на клумбы, отсыпали гравием дорожку, и еще дальше целая бригада начинала восстанавливать давно утраченную лестницу к воде. На самой же реке буксир подводил к берегу зеленый военный понтон, вероятно вместо причала.

Еще вчера этот самый затаенный уголок парка в одно мгновение стал многолюдным и доступным: должно быть, музей срочно готовился принимать туристов, приплывающих на пароходах. Эта цветистая азиатская орда, управляемая толстой рыжей теткой, работала как-то поспешно, с истерическим энтузиазмом и в любой момент могла обнаружить Сколота. Перед порталом выстраивали леса, и надо было немедля покидать столь удобное место для засады. Почти не скрываясь, он выбрался из укрытия; опираясь на колонны, сполз по ним на крыльцо и заглянул в распахнутые парадные двери. Внутри музея была та же суматоха, что и на улице, только вместо азиатов там работали русские женщины – мыли, чистили и оттирали десятилетиями копившуюся музейную пыль и грязь, сдвинув на середину неподъемную старинную мебель. Тут же маячили бабушки-смотрительницы, и даже мелькнула экскурсоводша в красной косынке и синем халате.

Более ведомый любопытством, чем надобностью, Сколот беспрепятственно вошел в здание и повертелся между женщин – никто не обращал внимания. Чужие уборщицы трудились молча, сосредоточенно и отчаянно, как муравьи, под строгим присмотром старушек, которые тряслись над каждой перемещаемой вещицей. Появилась мысль под этот шумок подняться на третий этаж и заглянуть в жилище Стратига: если директор музея никуда не уезжал, то не может не участвовать в такой генеральной уборке. Сколот уже направился к боковой лестнице, но тут был остановлен экскурсоводшей:

– Опять вы? Как сюда попали?

От вчерашнего зудящего занудства не осталось следа – голос ее был утомленный, надломленный, гаснущий, глаза воспаленные, щеки впалые, отчего лицо вытянулось и утратило начальственную строгость.

– Я же обещал прийти, – простецки сказал он. – А что такое произошло?

Дара обвела взглядом напряженную суету, хотела что-то объяснить, однако спохватилась:

– Я обязана сдать вас охране. У меня приказ…

– Сдавай, – усмехнулся Сколот. – Но сначала скажи, кто тебя так измучил.

– Вы! – выдохнула она. – Со своими зеркалами, душами покойников. И вообще!.. Я не спала всю ночь!

– Кошмары снились?

– Кошмар начался утром. С этим авралом…

– По какому случаю?

Экскурсоводша огляделась – поблизости никого не было.

– Сама толком не знаю… Вам-то что? Вы случайно не тероррист? Нас предупредили… Почему, например, спина белая? Вы где отирались?

Он попытался отряхнуть куртку – бесполезно.

– Обыкновенная известка.

– А хотят покрасить водоэмульсионкой, – вдруг пожаловалась Дара. – Через неделю здание будет в ошметках. Краска к извести не пристает!

– Вчера просился на работу – не взяла, – ревниво напомнил Сколот. – Я бы мог покрасить как надо. А сегодня столько народу наняла…

– Никого я не нанимала! – почти исступленно заговорила она. – По распоряжению сверху. И деньги сразу нашлись… Какое-то важное лицо вздумало посетить наш музей. Нагнали таджиков, а они сейчас испортят главный фасад… Меня никто не слушает, делают что хотят!

– Важное лицо – это кто?

– Чуть ли не сам президент Соединенных Штатов. Или будто китайский генсек…

– Если китайский, то директор будет с ним?

Одержимая своими мыслями, Дара его не услышала и проговорила обреченно:

– Юрий Никитич увидит – убьет за такой ремонт…

Видимо, она выслужила свой нынешний урок, попала в число приближенных и теперь сильно переживала за свое место придворной Дары.

– Он не убьет, – утешил Сколот. – Ну, странствовать отправит, лишит пути, и тогда ты поймешь, каково это…

– Как это – лишит? – У нее не было уже сил как-то выражать эмоции.

– Не задаст никакого урока, и жизнь станет бессмысленной. Для гоя это равносильно смерти…

– Вы что опять несете? – встрепенулась она. – Какой смерти? Вам-то что надо? Что вы ко мне пристали?

– Да я не приставал…

– Ну вот и идите отсюда!

– Давай встретимся вечером? – предложил он. – В зале зеркал?

Тогда показалось – еще немного, и Дара раскроется сама, и он даже пожалел ее, не стал дразнить, надоедать и пошел с территории музея. Согнанные из города дворники подметали сам парк и дорожки, цветоводы спешно засаживали только что отсыпанные клумбы, и он как-то не обратил внимания, что нет просто гуляющих людей, мамаш с детьми и пенсионеров, которых в парке всегда было с избытком. Вместо них на центральной аллее оказался асфальтоукладчик с бригадой рабочих и монтеров, которые ставили фонари и тянули провода.

И вдруг возле калитки Сколот увидел вооруженных охранников в черной униформе, за воротами – бронированный джип и военный грузовик с высоченной антенной, а вдоль старинного чугунного забора – патрульных с овчарками. Сколот свернул с дорожки, встал за толстую липу и уже через несколько минут понял, что выйти незамеченным невозможно, впрочем как и войти: молодую женщину с коляской не впустили, но тщательно обыскали и даже распеленали младенца. Потом точно так же завернули пожилую чету из дома престарелых, не посмотрели даже, что старушка везет в коляске старичка, а у цветочниц с ручной тележкой потребовали документы, сверили их с каким-то списком, после чего обшарили одежду, сфотографировали и только тогда выпустили за калитку.

Купленный в переходе, но не отличимый от настоящего, паспорт у Сколота отнял еще Корсаков, поддельный студенческий билет консерватории остался в Москве, и в карманах не оказалось ни единой бумажки, удостоверяющей его личность. По этой причине, путешествуя в Великий Новгород, он наловчился убегать от милиции в электричках, ездить на крышах вагонов, а когда надоело, пошел пешим, как странник, ориентируясь по железной дороге.

Еще в первые дни он изучил парк, знал самые удобные места, где можно легко перемахнуть решетку, однако сделать это не рискнул – патрули с собаками дежурили повсюду. Оставался единственный выход – по кустарнику над самой водой, – но когда Сколот приблизился к берегу, увидел сначала один, а потом и второй катер, причаленный к стыку заборов и реки. Понтон уже установили и теперь облагораживали берег, обрамляя его плитами. И эта ловушка захлопнулась. Оставалось где-нибудь спрятаться и выждать, когда закончатся это лихорадочное строительство, встреча важного лица и когда снимут оцепление. Такое укромное место было: левее от музея, почти на самом берегу среди вековых лип рос небольшой фруктовый сад, там же стояло около десятка ульев и небольшой рубленый амбар с пчеловодческим инвентарем. Сколот ночевал здесь дважды, и во второй раз не стал прятаться, устроился на крылечке, где сонным и совершенно случайно попал в руки сторожа. А на низком уютном чердаке, среди обветшавших магазиных надставок, рамок и мешков с изрезанными старыми сотами, можно было спокойно пересидеть это нашествие, даже не опасаясь собак: запах пасеки там был настолько яркий и стойкий, что перебивал все иные.