Юрий Никитин - Империя Зла

Кречет выложил на стол кулаки. Широкие, крепкие, с расплюснутыми костяшками пальцев, они припечатали к столу бумаги, с которыми он летел на совещание глав государств исламского мира. Когда все взгляды прикипели к ним, он разжал и снова сжал пальцы, мы услышали скрип кожи, а Кречет проревел своим злым запоминающимся голосом:

– Некому?

Марина просунула голову в дверь:

– Платон Тарасович, в приемной Коломиец...

– Так чего он там? – удивился Кречет. – Конечно, ногой дверь распахивать никогда не научится, это не Коган, но такая щепетильность уж чересчур.

Коломиец вошел с робкой извиняющейся улыбкой. Я кивнул, Кречет обнял его за плечи, подвел к столу и усадил со словами:

– Все-все! Закончилось. Сказбуш уже начал аресты! Всех, кто поспешил установить с вами контакт по поводу снабжения... конфиденциальной информацией. Ниточки потянулись оч-ч-чень далеко. Все! Самолет уже ждет. До завтра!

Он быстро зашагал к двери, бросив косой взгляд на экран, глядя как американский флот остановился перед устьем пролива, где Первый Краснознаменный перегородил дорогу.

Его догнал горестный возглас Коломийца:

– Что мы делаем... что мы делаем!

Глаза министра культуры были уже не растерянными, а затравленными. Кречет захлопнул за собой дверь со словами:

– Даем понюхать монтировку.

Когда дверь за президентом захлопнулась, Яузов пробурчал:

– Как-то не по-людски... Отца нации всегда провожали такой толпой! Министр на министре! Премьер в зубах тапочки держал... Кречет зверь, а не человек. Эксплуататор.

Он подошел к окну, мы тоже понаблюдали, как к подъезду подали три черных машины, телохранители создали живой коридор, Кречет прошел как боевой конь, все равно высокий и заметный для любого снайпера, ввалился в среднюю машину. Телохранитель захлопнул дверь, все одновременно запрыгнули в машины, мы молча наблюдали, как три черных автомобиля сорвались с места, исчезли в направлении Боровицких ворот. Там они по дороге будут постоянно меняться местами, чтобы помешать выстрелить или подорвать машину именно с президентом.

После паузы послышался долгий вздох, Коломиец потер лоб, повернулся к нам. В глазах было сомнение:

– Может быть, опубликовать... наконец те сведения, что лежат у нашего Ильи Парфеновича?.. У меня было время прочесть немало документов из засекреченного архива. Я имею в виду, опубликовать ту часть, даже не засекреченную, о первой нефтяной войне...

– Это о Синайской? – блеснул эрудицией Яузов. – Когда Хрущев послал добровольцев в арабские страны?

– Нет, о той, что привела к крушению Российской империи, – сказал Коломиец с горечью. – Той, что поставила мощную империю под власть большевиков!.. Начать публиковать с тех материалов, я их читал, когда был студентом, как на деньги американцев организовывались забастовки нефтяников в Баку... Тогда еще штатовцы, может быть, не помышляли сломить хребет всей российской империи, но уже воевали с нами как могли!.. А дальше – больше... Да-да, уже тогда нефть играла важную, очень важную роль!.. И когда американцам удалось совершить у нас революцию частично с помощью немецких денег, то именно в Штаты ушли все наши ценности: сокровища Эрмитажа, туда же и золотой запас Российской империи, туда вывезли все, что могли вывезти, а в Европе застряли крохи! Нужно опубликовать эти материалы, пусть народ видит правду. Правду, что уже тогда Штаты вели против нас войну, что это они умело организовали у нас Советскую власть и тем самым убрали с дороги самого грозного противника!

Яузов громко бухнул:

– Убрали, да не до конца. Еще побарахтаемся. Степан Бандерович, ежели что нужно, только свистните. Хотите пару танков?

– Зачем?

– Я слышал, в Малом ставят вашу пьесу. Там по ходу действия не то танки, не то БТР...

Коломиец засмущался:

– Уже не идет.

– Почему?

– Я... гм... снял. Неудобно. Скажут, что пользуюсь властью министра.

Почти на всех экранах шли новости. Самолет с Кречетом благополучно оторвался от взлетной полосы, взял курс на восток, а нас Краснохарев умело загрузил работой. Но не у одного меня валилось из рук: на улицы вышли толпы, забрасывали камнями витрины магазинов. Было видно как, оттеснив жиденькие кордоны милиции, вперед выступили спецназовцы в своем жутком снаряжении, что делало их похожими на пришельцев из космоса.

Сказбуш ругнулся, спецназ опять ведет себя по-идиотски. Набросились на одного, побили палками, а когда разъяренная толпа бросилась защищать побитого, тут же отступили, как побитые собаки. Толпа нажала, и хваленый спецназ разбежался, как вспугнутые воробьи.

– Что-то мне это не нравится, – сказал, наконец, Сказбуш. – Что идиоты – понятно, но не до такой же степени!

Черногоров сунул коробочку телефона в карман, встал. Лицо было темнее грозовой тучи:

– Ими руководит кто-то!.. Они не отступали перед боевиками... так почему вдруг сейчас?.. Я выеду на место, разберусь.

Когда за ним закрылась дверь, Сказбуш скользнул взглядом по Коломийцу, кивнул подбадривающе. Конечно, не рассчитывали, что с арестом заговорщиков сразу все успокоится, но все же волнения должны были пойти на спад. Заметно пойти.

Но не пошли.

Краснохарев собрал бумаги в папку, мы все наблюдали, как он звонко щелкнул кнопкой, по-государственному поднялся, окинув нас мутным, далеко заглядывающим взором.

– Степан Бандерович, – сказал он в пространство, – и вы, Сруль Израилеавич... Попрошу зайти ко мне.

Когда он был уже у дверей, Коган рискнул спросить:

– А куда, Степан Викторович, к вам?

Краснохарев повернулся со скоростью айсберга, окинул министра финансов с головы до ног монаршим взором, и Коган послушно уменьшился. После паузы Краснохарев изрек:

– В моем кабинете. Попрошу не задерживаться.

Дверь за ним закрылась, в тишине раздался долгий вздох Яузова. Похоже, военный министр тоже вспомнил, что у него есть не только свой кабинет, но и немалый конгломерат из похожих на горы угрюмых зданий, которых ни пушками, ни атомной бомбой.

– Я тоже загляну к своим, – сообщил он поднимаясь. – Не все же по мобильному.

Он вышел, бросив короткий взгляд на экраны, где приглушенный звук не очень-то маскировал драки на улицах, митинги, озверелые лица, развевающиеся знамена всех цветов, с орлами и двуглавыми уродами, убийцей на коне. Резко выделялись немногочисленные зеленые знамена, под ними шли сплоченные молодые парни с зелеными повязками на головах и фанатичным блеском в глазах.

Многие считают, что самый лучший возраст – это восемнадцать лет, а тридцатилетний – его тридцать. Когда семидесятилетнего Утесова спросили, как он с женщинами, он радостно ответил, что вот уже год как ни с одной, и сплюнул через плечо, чтобы не сглазить.