Стивен Кинг - Под Куполом

— Привет, Которого-нет. — В последнее время она именно так называла Бога, оставаясь с ним наедине. В начале осени звала его Великий-наверное. Летом — Всемогущий-возможно. Последнее имя ей особенно нравилось. Звучало красиво. — Тебе известна ситуация, в которую я попала. Ты должен знать, я достаточно часто обсуждала ее с Тобой, — но сегодня я хочу поговорить не об этом. И Ты, наверное, этому рад. — Она вздохнула. — У нас катастрофа, мой Друг. Надеюсь, Ты понимаешь, что произошло, потому что я, к сожалению, нет. Но мы оба знаем, что завтра это место заполнится людьми, которые в час беды обратятся за содействием к Небесам.

Тишина царила как в церкви, так и за ее стенами. «Слишком тихо», как говорили в старых фильмах. Случалось ли на памяти Либби, чтобы Милл так затихал субботним вечером? Ни шума транспорта, ни грохота барабанов одной из рок-групп, которые по субботам играли в «Дипперсе» (на афише обязательно указывалось «ПРЯМИКОМ ИЗ БОСТОНА»).

— Я не собираюсь просить Тебя показать Твою волю, нет во мне больше убежденности, что у Тебя действительно есть воля. Но если каким-то чудом Ты все-таки здесь есть — такая вероятность существует, я с радостью это признаю, — пожалуйста, помоги мне сказать людям что-то нужное. Дать им надежду не на Небесах, а прямо тут, на Земле. Потому что… — Либби не удивилась, обнаружив, что уже плачет. Теперь она часто плакала, но всегда в уединении. Когда дело касалось священников и политиков, слезы на публике жители Новой Англии не одобряли.

Кловер, чувствуя ее печаль, заскулил. Пайпер повернулась к нему, велела лежать тихо, вновь обратила лицо к алтарю. Она полагала, что распятие — религиозная разновидность галстука-бабочки, логотипа «Шевроле». Какой-то человек увидел это изображение на обоях одного парижского отеля и воспользовался им. Настолько такой рисунок ему понравился. И если кто-то воспринимает подобные символы как божественные, значит, у него не в порядке с головой.

Тем не менее она продолжила:

— Потому что, я уверена, Ты знаешь, Земля — это все, что у нас есть. Я хочу помочь моим людям, тут двух мнений быть не может. Это моя работа, и я по-прежнему хочу ее выполнять. Предполагая, что Ты есть и что Тебе небезразлично — признаю, предположения шаткие, — прошу, пожалуйста, помоги мне. Аминь.

Она поднялась. Фонарь с собой не брала, но предполагала, что сумеет выйти наружу без синяков на голенях. В своей церкви она знала каждый пятачок. Любила эту церковь. И не питала иллюзий ни относительно глубины своей веры, ни относительно своей любви к самой религиозной идее.

— Пошли, Клов. Через полчаса выступит президент. Еще один великий Которого-нет. Мы сможем послушать его по радио в машине.

Кловер послушно последовал за ней. Вопросы веры его не занимали.

Чуть в стороне от Литл-Битч-роуд (прихожане церкви Христа Святого Искупителя называли ее исключительно дорогой номер три), под ярким электрическим светом, происходило куда более динамичное действо. Храму Лестера Коггинса принадлежал новенький генератор, с его ярко-оранжевого корпуса еще не соскребли транспортные наклейки. Стоял он позади церкви, в отдельном сарае, тоже выкрашенном оранжевой краской, рядом со складом.

Пятидесятилетний Коггинс выглядел так хорошо — сказались и генетика, и немалые усилия по поддержанию храма собственного тела (помогало и разумное использование различных средств «Только для мужчин»), — что едва ли кто дал бы ему больше тридцати пяти. В этот вечер одежда его состояла из спортивных шортов с надписью «ЗОЛОТЫЕ ОРЛЫ ОРАЛА РОБЕРТСА» [43] «Золотые орлы Орала Робертса» — название спортивных команд Университета Орала Робертса, расположенного в г. Талса, штат Оклахома. на правой штанине, оставляя открытыми практически все бугрящиеся мышцы торса.

Во время служб (по пять еженедельно) Лестер молился в экзальтированной манере телепроповедников, и имя Господа нашего разносилось по церкви, словно из динамиков усилителя: не Бог, а БО-О-О-О-ОГ! В личных молитвах он иногда переходил на те же модуляции, сам того не замечая. Когда же его что-то сильно тревожило, когда он действительно нуждался в совете Бога Моисея и Авраама, Того, кто днем путешествовал в столбе дыма, а ночью — в столбе огня, Лестер не говорил, а рычал. И слова, которые слетали с его губ, очень уж напоминали те звуки, что издает сторожевой пес, готовый броситься на незваного гостя. Он об этом даже не подозревал, потому что не было в жизни Лестера человека, который мог бы услышать его молитвы. Лестер Коггинс все взрослые годы прожил холостяком, вспоминая юность, в которой ему снились кошмары, мастурбировал и видел Марию Магдалину, стоящую на пороге его спальни.

Церковь, почти такую же новенькую, как генератор, построили из дорогого красного клена. В интерьере дизайнер стремился к предельной простоте. За голой спиной Лестера стояли ряды скамей, по три в каждом. Над головой нависали балки потолка. Перед собой он видел стоявший на возвышении аналой, на котором лежала Библия, и большой крест из красного дерева, подвешенный на фоне пурпурной материи. Хоры находились выше и справа, в углу лежали музыкальные инструменты, включая и гитару «Стратокастер», на которой Лестер иногда играл сам.

— Бог, услышь мою молитву! — произнес Лестер рычащим, я-действительно-молюсь голосом. В руке он держал тяжелую веревку с двенадцатью узлами. По одному на каждого апостола. Девятый узел, символизирующий Иуду, Лестер закрасил черным. — Бог, услышь мою молитву, я прошу Тебя именем распятого и воскресшего Иисуса!

И он начал бичевать себя веревкой, сначала через левое плечо, потом через правое, рука его плавно поднималась и сгибалась. На его внушительных бицепсах выступил пот. При контакте с покрытой шрамами кожей завязанная узлами веревка издавала такие же звуки, что и выбивалка для ковров. Он проделывал все это десятки раз, но никогда — с такой силой.

— Бог, услышь мою молитву ! Бог, услышь мою молитву! Бог, услышь мою молитву! Бог , услышь мою молитву!

Удар, и удар, и удар, и удар. Обжигало, как огнем, как крапивой. Падало на большаки и проселки его несчастных нервов. Вызывало жуткую боль и приносило немыслимое наслаждение.

— Господи, мы грешили в этом городе, и я главный среди грешников. Я слушал Джима Ренни и верил его лжи. Да, я верил, и вот она, цена, теперь ее приходится платить, как платили и прежде. И не один платит за грех одного, а многие. Ты не торопишься во гневе, но, когда приходит время, гнев Твой — буря, которая приминает пшеничное поле так, что ни один колосок больше не может подняться. Я посеял ветер и теперь жну бурю, не для одного, а для многих.

В Милле были другие грехи и грешники. Он это знал, потому что наивностью не отличался. Те грешники ругались грязными словами, и танцевали, и прелюбодействовали, и принимали наркотики, для него все это не составляло тайны. И они, несомненно, заслуживали наказания, заслуживали кары . И такое он мог сказать о любом городе, безусловно, но Бог обратил свой гнев именно на этот, на Честерс-Милл.