Коллектив авторов - Апокалипсис отменяется (сборник)

Я углубился в чащу, устроился под деревом и включил устройство. Изображение возникло прямо в воздухе над кубом, управлять просмотром можно голосом и жестами.

Перед глазами замелькали кадры хроники, страницы поясняющего текста. Оказалось на удивление много знакомого, большинство событий тут же оживали и в моей памяти, перед внутренним взором всплывают имена и названия стран, организаций. Да, все это, несомненно, знакомо, более того, у меня есть четкое мнение по поводу тех событий (тех, что произошли при моей жизни, само собой). Но остается один тревожный и странный вопрос. Какое отношение ко всему этому имею я? Где мое место в тех давних событиях?

Ведь я отлично помню события, их участников, важнейшие даты. Но вот воспоминаний обо мне самом все это не пробуждает абсолютно…

Я раздраженно отмахнулся, и голопроектор погас.

Густой шелест листвы промчался над головой, ветер холодной змейкой скользнул по лицу, запутался в волосах. Я откинулся, спиной с удовлетворением ощутил теплую шершавую кору дерева. Глаза сомкнулись, и вахту зрения принял слух: ловит каждое колебание воздуха.

Ветер унесся в лесную чащу, и звенящая тишина долго прятала замершие звуки. Наконец на краю слышимости возникло переливчатое журчание. Где-то неподалеку бежит ручей. Вода протискивается меж камней, перехлестывает через преграды, срывается с высоты в услужливо подставленную чашу пруда.

Меня подхватило потоком, понесло к неведомому устью. Мысли вплетаются в холодные струи, и спокойствие овладевает каждым членом. Внутренний взор обрел особую ясность, все события последних дней становятся проще и понятней. Вырвался вздох облегчения – словно гора с плеч, а губы растянулись в блаженной улыбке.

Повинуясь смутному зову, распахнул глаза. Сквозь просветы в листве в зрачки упало пронзительно-синее небо. Суетливо поднялся, почти бегом обогнул ствол здоровенного дуба, ноги понесли в чащу. Мысками бьюсь о толстые корни, под землей так тесно, что вылазят на поверхность упитанными удавами. Воздух загустел, на лице выступила влага. Под подошвами проскользнула пара мокрых камней, чуть не навернулся на крутом склоне.

Но вот блеснуло в лесной глубине, раздвинул руками ветви…

Уступ вознесен над гладью водоема, ручей обрушивает оттуда звонкие струи, и разбегается по зеркалу пруда легковесная зыбь. Вид подернут белесым туманом, водяная взвесь радостно разбрасывает тысячи радуг.

Осторожно ступаю по мшистой почве, подкрался к воде, преклонил колени. В лицо пахнуло прохладой, я застыл на краю в страхе потревожить спокойствие вод – и увидеть в них себя. Наконец решился.

В текучем зеркале взволнованное лицо: в голубых глазах лихорадочный блеск, взгляд из глубины напряженно обшаривает меня. Губы сжаты в тонкую струнку, брови сошлись, лоб избороздили складки. Мужчина средних лет, но в темных волосах пробиваются серебряные пряди.

Звонко треснули сучья, по прибрежным камням пробежала серия щелчков, и долетело тихое жужжание. Я резко обернулся: на берегу застыл небольшой элегантный механизм. Тускло блестит серое металлическое тельце, сантиметров на тридцать над землей его возносят восемь изящных членистых ножек. На «голове» устройства недоуменно перемигнулись звездочки индикаторов.

– С вами все в порядке, Алексей? – осведомился металлический паук голосом Карилада.

Вместо ответа спросил невпопад, указывая на отражение в воде:

– Карилад, не знаешь ли ты, когда меня поместили в Криобак, я выглядел примерно так же? Ну, возраст, внешние приметы. Или, может, при восстановлении тела микроботы подправили какие-то нюансы?

– Насколько мне известно, внешность максимально близка к вашему тогдашнему облику… Но вам точно не нужна помощь? Все хорошо?

Растерянно кивнул, задумчивый взгляд вновь обратился к воде, но там уже пусто: я отстранился, и отражение как утонуло. Но в памяти всплывает давнишний разговор, увиденное натолкнуло на странную мысль. Вихрь сомнений обретает плотность, форму, складывается в вопрос, а тот уже крутится на языке.

– Я тут подумал… Скажи, Карилад. Ведь если существует несколько копий одного тела, одного мозга… то есть как бы в заархивированном виде несколько идентичных личностей одного человека, и абсолютно без разницы, какую из них размораживать, восстанавливать, в общем – возрождать, то они в равной степени являются… хмм… – Я запнулся, правая ладонь сомкнулась в кулак, я закусил губу, подбирая слова: – Являются, скажем, продолжениями той, умершей личности?

Я отыскал взглядом стального паука. Тот застыл памятником, словно горделивый самодержец, поблескивают под бликами листвы хромированные конечности.

– Термин «продолжение», само собой, очень нестрогий, – протянул Карилад и смолк в задумчивости.

Губы внезапно пересохли, я провел языком по шершавой поверхности. Не помогло: во рту от волнения тоже полуденная Сахара. В паре метров плеск воды и веселые брызги, напейся – не хочу, но странное напряжение не дает сдвинуться с места. Когда же там ответит тупая железяка!

– Но если вы говорите о некой преемственности, непрерывности существования, – закончил наконец Карилад, – то логически все верно. Одна копия ничуть не хуже другой. Они идентичны. В тех пределах, какие допускает точность молекулярной сборки, само собой, ну и сами повреждения, полученные при витрификации.

Сердце затрепыхалось, как пронзенная острогой рыбина.

– Тогда, – заговорил я быстро, – смотри, Карилад. Ведь если прямо сейчас создать копию меня нынешнего, синхронизировать с процессами в организме «оригинала» и «оживить» – она, по той же логике, будет ничем не хуже меня? Она идентична и потому является «мной» с тем же правом, что и те копии в криобаках в случае их разморозки. С тем же правом, что и я сам. Так?

– Пожалуй, вы правы, – ответил Карилад.

– Но ведь, – повысил я голос, – не могу же я ощущать себя в двух телах одновременно! С позиции моих ощущений, моего мышления и сознания, я останусь в этом теле, а ту копию хоть и перепутаю с зеркальным отражением, но «мной» она не станет!

Я умолк, отвел взгляд, собираясь с мыслями для последних, самых важных слов.

– Но отсюда следует, – подытожил, чувствуя, как успокаивается пульс, зато сердце наливается свинцовой тяжестью и тревогой, – что и я сам – не тот Алексей Сергеев, что десятки лет назад умер и попал в криобак при обстоятельствах, которые я даже не помню как следует! Он умер и перестал мыслить и ощущать, его личность погибла. Я же – не более чем копия, пусть и восстановленная из материала, который когда-то составлял тело умершего. Все, что дожило до наших времен, – информация, и то воспроизведенная неточно, с ошибками. Это верно?