ФилипДик Дик - Человек в высоком замке

— Так что у вас есть все возможности, — вздохнул Поль, — сделаться чрезвычайно богатым.

Он упорно глядел мимо Чилдэна, куда-то в сторону.

— Меня поразила сама идея, — признался Чилдэн, — делать амулеты из произведений искусства. Не могу себе этого представить.

— Да, потому что идея выходит за границы привычного вам бизнеса. Вы имеете пристрастие к вещам уникальным, редкостным. Так же как и я. Так же, как и те люди, которые в скором времени посетят ваш магазин.

— Как бы вы поступили на моем месте? — честно спросил Чилдэн.

— Я не стал бы недооценивать выгод, таящихся в отношениях с этим импортером. Он прозорливый человек. Нам с вами не представить гигантского числа невежественных людей, но их миллионы на свете. И они могут получать удовольствие от штамповки, от вещей, которые тиражируются в неограниченном количестве. Нам с вами такая радость чужда. Нам надо обладать чем-то единственным на свете, по крайней мере тем, что доступно немногим. — Он продолжал смотреть мимо Чилдэна. — Чем-то уникальным, подлинным. Настоящим.

«Интересно, — задумался Чилдэн, — уж не закралась ли в его ум мысль, что в магазинах, подобных моему, продают фальшивки? Или о том, что подделки могут оказаться и в его собственной коллекции? Но тут кроется какая-то отгадка, он что-то пытается мне подсказать, сообщить нечто совсем иное, чем то, что несут его слова. Не разговор, а сплошная двусмысленность… словно Оракул. Видимо, непременное качество восточного ума.

Вот о чем речь! — сообразил Чилдэн. — Он словно бы спрашивает: кто вы, Роберт? Тот, кого „ Ицзин “ называет „ничтожным человеком“, или же „благородный человек“, которому Оракул и дает советы? Решай, решай немедленно. Третьего не дано. Для тебя настал момент выбора.

По какому пути пошел бы „благородный человек“? По крайней мере, с точки зрения Поля Казуора? Передо мной сейчас не пятитысячелетняя мудрость мудрецов, — усмехнулся Чилдэн, — а всего лишь один молодой японец».

Вот в этом-то все и кроется. «Ву» — как сказал Поль. Но ву этой ситуации состоит именно в том, что, несмотря на все личное неприятие подобной сделки, чувством реальности обладает именно импортер. И в том, что сделка вызывает негативное отношение к себе, кроется проблема: надо приспосабливаться, быть гибким — как советует Оракул.

«В конце концов, — рассудил Чилдэн, — оригиналы могут быть проданы в моем магазине. Знатокам. Таким, например, как знакомые Поля».

— Вы ведете борьбу с самим собой, — отметил между тем тот. — Не сомневаюсь, в подобном положении лучше остаться одному.

Он встал и, как бы провожая гостя, направился в сторону двери.

— Я уже все решил.

Глаза Поля блеснули.

— Я последую вашему совету. — Чилдэн поклонился. — Немедленно направлюсь по полученному мной адресу.

Он сложил листок бумаги и положил его в карман пиджака.

Странно, но Поль, судя по всему, не обрадовался. Он просто хмыкнул и вернулся к столу. «Держат свои эмоции при себе в любом положении», — подумал Чилдэн.

— Большое спасибо за ваше участие, — сказал он вслух, собираясь уйти. — Когда-нибудь, надеюсь, я буду в состоянии отплатить вам за все, что вы сделали для меня.

Но молодой японец по-прежнему не выказывал никаких чувств.

«Да уж, — пожал плечами Чилдэн. — Верно про них говорят: никогда до конца не раскусишь».

Почти проводив его до двери, Поль остановился. Он казался полностью погруженным в свои мысли, но неожиданно спросил:

— Скажите, американские художники сделали эту вещь вручную? Собственными руками?

— Да. С начала и до конца. От эскиза до последней полировки.

— А согласятся ли они на подобное использование их работ? Мне кажется, они мечтали о чем-то другом.

— Беру на себя смелость утверждать, что они согласятся. — До художников Чилдэну, по правде, и дела особенного не было.

— Да, — кивнул Поль. — Полагаю, их можно убедить.

Что-то в его тоне показалось Чилдэну странным. Странное ударение на слове «убедить». И тут Чилдэна осенило. Пропали сомнения, исчезла двусмысленность.

Здесь происходило не что иное, как целенаправленное и намеренное унижение Америки. Грубо и цинично, а он — ничего не замечал. Заглотил и червяка, и крючок, и грузило. Японец не торопился, двигался маленькими шажками и привел стороны к полному согласию: все, на что способны американские мастера, — это производить шаблоны для потешных амулетиков. Они, японцы, и управляют так: в белых перчатках. С бесконечным терпением, коварством, искушенностью.

«Боже! Мы по сравнению с ними — варвары! — осознал Чилдэн. — Какие бомбы можно противопоставить этому? Он не стал утверждать, что наше искусство ничего не стоит. Нет, он сделал так, что бы я сам ему это сказал. А теперь, оказывается, ему еще и досадно, что я согласился… Глубокая печаль культурного человека, узнавшего обо мне правду».

«Он меня сломал, — почти вслух сказал Чилдэн, едва сумев удержать эту мысль в своем мозгу. Там она и осталась, одинокая, предназначенная лишь для него. — Он унизил мою расу. И я ничего не могу поделать. Как ему отомстишь? Мы побеждены, разбиты. И все наши поражения похожи на это — нас побеждали так тонко, так искусно, что мы едва это замечали. По правде, чтобы осознать это полностью, нам необходимо совершить скачок в эволюции».

Какие еще доказательства нужны? Японцы управляют Америкой по праву. Чилдэн почувствовал, что сейчас вот-вот расхохочется, так подействовал на него этот вывод. «Да, — подумал он, — как окончание хорошего анекдота услышать. Все сошлось неожиданно и точно. Запомнить бы этот случай в деталях, чтобы потом рассказать. Но кому? Слишком личная история, чтобы ею делиться».

В углу кабинета Поля стояла корзина для бумаг. Туда! Отправить коробочку с брошкой в мусорник, коробочку с куском металла, заключающим в себе какое-то там ву, да и дело с концом.

В самом деле? Выкинуть? Покончить с этой историей на глазах у Поля?

«Даже выкинуть ее не могу, — понял Чилдэн, ощутив, что рука плотно сжала коробочку и не желает с ней расстаться. — Да в общем, и не должен. Иначе никогда уже не встретишься с японским приятелем.

Черт возьми, от этого влияния не освободишься, невозможно создать в себе импульс, необходимый для этого, — мучился Чилдэн. Поль изучал его, не испытывая ни малейшей необходимости что-либо говорить. — Да и зачем ему? Одного присутствия довольно. Он поймал мой разум, заставил его бежать за собой, как на веревочке, словно собачонку.

Кажется, — вздохнул Чилдэн, — я уже слишком долго прожил среди них. Слишком поздно мне их покидать и заново начинать жить как обычный белый человек».

— Поль, — выдавил из себя Роберт Чилдэн. Голос его хрипел, прозвучал почти как шепот.