Андрей Щупов - Поезд Ноя

Только оказавшись в купе, Егор узнал Мальвину и Альбатроса. Пес, как большинство добропорядочных псов, в пьяном виде Егора совершенно не переваривал, показывая зубы, не позволяя себя гладить. Мальвина же действовала, как должна была действовать на ее месте всякая опытная женщина. Она уложила Егора в постель, прижимая ко лбу мокрый платок, стала утешать. Мягкий и полудетский ее голосок проливался струйкой живительной влаги. И, слушая ее, он окончательно расслабился, залившись слезами, признался, как он ее любит, как желает ей всяческого добра — ей и ее славному Альбатросу. Расплавленной горючей смолой жалость затопила по самую маковку. Жалко было всех вместе и каждого в отдельности. Мальвину он жалел в особенности. Тридцати— и сорокалетним есть, что вспомнить, — слава Богу, пожили. Повалятся мосты, и хрен с ними! Но ведь ее-то жизнь только начиналась! Другие в подобном возрасте шалили и мечтали. Детство, едрена шишка, это не блуждание по пыльным тамбурам! И было ужасно грустно от того, что преемственность не сбывалась, что у этой милой девочки в сущности не было будущего, не было даже того, что именовалось детством. То есть, она возможно, этого не сознавала, но он-то не слепой и мог сравнивать!

Весь этот сумбур он и попытался ей растолковать, называя самыми ласковыми именами, кляня мир и себя за то, что ничего они не смогли исправить. Отстраненно сознавал, что несет околесицу, разобрать которую крайне непросто. Впрочем, слова играли второстепенную роль, — кажется, Мальвина его понимала. Вникала в интонации, в переменчивую пьяную мимику. Умная и замечательная девочка-птица…

С поразительной отчетливостью — той самой, что навещает лишь в редких из снов, может быть, в наркотическом бреду, Егора посетило давнее видение. Он вспомнил, как лет пять или шесть назад — еще в той прежней жизни на каком-то из праздников он подхватил на руки трехлетнюю племянницу и медленно закружил под музыку. Кругом танцевали пары, и они тоже танцевали — взрослый мужчина и крохотное ясноглазое чудо, которое еще неважно разговаривало, но уже замечательно чувствовало воздушное течение нот. Он видел в полутьме ее восторженный, устремленный в никуда взор, ее крыльями разведенные руки и чувствовал, что завидует ей. В те минуты она была птицей и действительно летела, не ощущая его рук, повинуясь лишь дуновению музыки. Подобно могучему ветру, мелодия подхватывала ее, а через нее подавала команды рукам Егора, который кружился то быстрее, то медленнее, совершенно не боясь упасть, зная, что в секунды кружения он и сам чуточку теряет вес, на какую-то толику приподымаясь в воздух. Если годы, минувшие с тех пор приплюсовать к возрасту племянницы, получилась бы как раз девчушка вроде Мальвины.

— Девочка-птица, — прошептал он. — Ты моя девочка-птица…

С этими словами, продолжая удерживать ее за кисть, он и заснул, — повзрослевший ребенок подле умудренного подростка. Вероятно, было бы здорово увидеть ее во сне. Или вернуться в тот волшебный вечер, в танец маленькой племянницы, позволявшей брать себя на руки. Но пьяным редко снится подобное, и за Егором опять гнался тяжело пыхтящий неутомимый медведь — сначала бурый, а после почему-то белый, абсолютно заполярный. И сердце подстегивал самый настоящий ужас. Зловонное дыхание било в спину, ноги бессильно спотыкались. Когда же мгновения обреченности стали невыносимыми, он проснулся, чтобы разглядеть все ту же египетскую тьму и ощутить, как разламывается от боли голова. Пальцы по-прежнему сжимали кисть Мальвины, девочка дремала, неудобно приткнувшись затылком к стене. Несколько минут он глядел на юную пассажирку. Вид ее чарующим образом успокаивал, неведомым анальгетиком растворялся в отравленной крови. Несмотря на боль под темечком Егор вновь задремал.

— Коляныча потеряли, — шмыгнув носом, сообщил Мацис. — А все из-за этого хренова заморыша!

Старичка грубовато подтолкнули в спину. Павел Матвеевич присмотрелся к незнакомцу. Глаза старика напоминали пару серых осенних лужиц, кожа застывшим парафином обливало желтоватое нездоровое лицо.

— Кто такой? — полковник нахмурился. Нехотя снял ногу со стула.

— Говорит, станционный смотритель. Что-то вроде тутошнего диспетчера.

— А почему сам не скажет?

— Какой смысл? — уныло пробормотал старик. — Вы же ничему не верите. Для вас все теперь пуриты.

— Почему же все?

— Видел я, как вы Радека с помощником шлепнули…

— Там еще пара сморчков в подвале ошивалась, — поспешил с объяснениями Мацис. — К ним Во-Ганг сунулся, а они его ящиком по голове. Что с ними было делать? Ясное дело, шлепнули.

— Коляныча тоже они?

— Ну, не совсем… — Мацис неуверенно поправил на плече автомат. — Коляныча зверюга какая-то утянула. Там это… В подвале, значит, вода, а он близко к ней подошел. Она из воды и выскочила.

— Акула, что ли?

— Да нет, с ногами. Выбежала, тяпнула поперек туловища и назад. Во-Ганг только раз пальнуть и успел. Здоровая, говорит, тварь. С хвостом.

— А этот тогда причем?

— Так молчит же! Его по-доброму спрашивают, кто, мол, и что, а он, паскудник, — ни слова! Знать, мол, ничего не знаю, никого, мол, в подвале нетути.

— Так… Значит, зверюга с ногами и хвостом? Это что-то новенькое! — Павел Матвеевич озадаченно взглянул на старичка. Усохшее существо с воспаленным носом и куцей бороденкой. Ничего примечательного. И конечно же не пурит. Может, и впрямь станционный смотритель. Здесь ведь тоже полагался какой-то штат.

— Ну?… Что скажешь?

Старик безмолвно пожал плечами.

— Там в подвале еще это… — вспомнил Мацис, — стекло кругом битое, тара пустая. Похоже, винный склад был.

— А среди пуритов пьяные попадались?

— Теперь уже не узнаешь. Кто будет мертвых обнюхивать?

— Были пьяные, куда ж им деваться, — подал голос старик. Неуверенным движением придвинул к себе стул, устало присел. — Хотел бы вас поблагодарить за освобождение, да не могу. Помощников своих не прощаю.

— Во дает! — Мацис изумленно вытаращился на пленника.

— Пусть говорит, — полковник разрешающе качнул головой.

— И скажу, — проворчал диспетчер. — Вы меня без помощников оставили, а что я без них? Тут, как минимум, троих надобно. Втроем еще можно справиться. Плюс восстанавливать многое придется. Первый-то литерный на подходе, а кто его встречать будет?

— Ох, и горазд ты врать, дедуля! — Павел Матвеевич хмыкнул. — Я ведь в путевой блокировке тоже кое-что смыслю. И как паровозики по рельсам шкандыбают, приблизительно представляю. Вы тут на крайний случай сидели. А крайний случай пришел, вы и натрескались в зюзю.

— Еще чего!..

— Нишкни! — Мацис тряхнул смотрителя за ворот, поднял глаза на полковника. — Я вот чего не понимаю, — почему их пуриты не шлепнули? Тут отставшие в бараке ютились, так их вместе с операторами перещелкали, а этих не тронули.