Андрей Курков - Сказание об истинно народном контролере (География одиночного выстрела - 1)

От неожиданности артист чуть не поперхнулся. Мерзкий протухший вкус заставил скривиться, но, не желая обижать хозяев, огромным усилием воли Марк вернул на лицо нормальное выражение.

- ...а теперь возьмем пальцем другой руки вот атсюда! - и он проделал то же самое с правой рукой Иванова;

Марка передернуло. Вкус у нефти из второй колбочки был такой же мерзкий.

- Ну, товарищ артист, скажи, где лучше нефть? - спросил директор.

Марк снова сосредоточился, отбросив неприятное состояние, но никак не мог вспомнить, в какой колбочке была бакинская нефть.

- Ладна, пращаем, все-таки не специалист, - смилостивился директор.

Остальные присутствовавшие снисходительно молчали.

- Разреши нам на память а тваем приезде в наш замечательный город подарить тебе вот этот сувенир! - провозгласил директор и, взяв из рук одного из подчиненных, вручил Марку запаянную однолитровую колбочку с нефтью. На стекле колбочки золотыми буквами было написано "На память о Баку". Над этими словами кружили две золотистые чайки, а верхняя часть колбочки напоминала маяк.

Вот тут наконец раздались аплодисменты, и, несмотря на мерзкий вкус во рту, Марк расслабился и улыбнулся.

* * *

- Адин до Киева будешь ехать! - обрадовал Марка партсек нефтепровода по дороге на вокзал. - Первый класс! А!

- Спасибо! - Марк кивнул.

- Знаешь, директор хотел у тебя птицу купить, со мной советовался, но я ему честно, как коммунист, сказал: "Таких птиц нельзя пакупать или прадавать, ани далжны принадлежать всему народу!" Правильно сказал?

Марк снова кивнул.

На прощанье Иса Айсамов поцеловал артиста.

За окном купе было еще светло. Иногда вдруг появлялось море, и Марк жадно рассматривал его. Парус, полет чаек, свобода, чужие дальние берега - все эти образы волновали его, делали из него мальчишку.

Кузьма сидел в клетке и тоже смотрел в окно.

Когда начало темнеть, Марк включил свет. Решив переодеться и достать бритву и одеколон, он положил чемодан на соседний свободный диванчик, раскрыл его. Укладывал он свои вещи перед самым отъездом, голова еще болела от банкета, и поэтому сейчас приходилось все перекладывать, разыскивая необходимое.

Ага, вот и пижама! Марк взял ее в руки - показалась непривычно тяжелой. Стал разворачивать ее на весу, и тут полетела на пол, покрытый восточным ковриком, подаренная колбочка с бакинской нефтью.

Марк замер. Опустил взгляд на пол. Блестели осколки стекла, и ковер на глазах темнел, напитываясь продуктом недр.

Во рту запершило.

Кузьма оглянулся, левым глазом посмотрел на хозяина.

Удушливый тухлый запах нефти стал заполнять купе.

Марк попробовал открыть окно, но, видно, на зиму ручка для открывания была откручена.

Кто-то постучал в дверь.

Испуганный Марк защелкнул замок, потом спросил:

- Кто?

- Чай нэсти? - прозвучал мужской голос со знакомым акцентом.

- Нет! - крикнул Марк. - Я уже сплю!

- Спакойной ночи! - сказал голос, и тут же, уже тише, прозвучал снова, должно быть у следующей двери: - Чай нэсти?

- Да, - ответил приятный женский голос. - Один чай и печенье!

Марк сидел на диване и думал. Думал о том, что его ждут неприятности за порчу ковра, думал о том, что лучше не открывать дверь до самого Киева, что лучше будет сойти на какой-нибудь станции, так, чтоб проводник не увидел. Думал об этом ужасном запахе, в котором придется спать.

Ночь обещала быть удушливой.

"Выдержит ли Кузьма?" - нервно подумал Марк, глянув на птицу.

Глава 17

Вечерело. На загустевавшей синеве неба проклевывались первые звезды. Приближалась седьмая ночь пути в Новые Палестины, и люди, число которых доходило уже до нескольких сотен, пережидавшие дневной свет в овраге неподалеку от невидимого городка, собирали пожитки, выбирались на проселок, чтобы оттуда снова пуститься в дорогу.

- Архипка! Где Архипка? - криком спрашивал расхаживавший среди этих людей дезертир, именовавший себя уже главным дезертиром, так как обычных дезертиров среди идущих прибавилось.

- Тут, тута я! - ответил ему беглый колхозник, ведущий всех к справедливости. Ему уже порядком надоело сообщать всем, что зовут его не Архипка, а Степан, и поэтому откликался он теперь на имя той звезды, за которою шли они, откликался охотно и без всякой обиды.

- Ну че ты копаешься! - ругался главный дезертир. - Народ тебя ищет, спрашивают: "Не сбег ли?"

- А че мне сбегать?! - Архипка-Степан пожал плечами, поднимаясь с земли.

- Ну давай, счас идти будем! А этот, ангел, где, не знаешь? - тут же спросил главный дезертир.

- Там был, под орешником! - кивнул в нужную сторону беглый колхозник.

- Ага, - сказал главный дезертир. - Ну давай, иди!

Ангел все еще дремал. Настроение у него было пречудесное. Последние четыре ночи пути напоминали сказку. Прибавились к ним, идущим в Новые Палестины, и случайные одинокие путники, невесть от кого или чего бегущие или скрывающиеся по ночам. Потом вышли они на ярко освещенное кострами место, где в ночной темноте шла большая стройка. Подошли все к этой стройке вплотную и даже не испугались, полагая, что ночью могут строить только что-то тайное и скрываемое от советской власти. А оказалось - это ударная бригада строила новые коровники стахановским способом без отдыха и сна. Коровники уже были почти закончены, когда ошеломленные рабочие с опухшими от недосыпа глазами увидели себя окруженными разным народом, среди которого проглядывали и лошадиное, и коровьи морды. Ошеломление длилось долго, однако когда строители узнали, кто их окружил и куда этот народ движется - сразу тоже захотели идти в Новые Палестины, но чтобы все было по порядку, провели они голосование всей своей стахановской бригадой, и выяснилось, что все "за", а только бригадир сначала был против, но увидев,что один он та-* кой, - взял и воздержался, сказав об этом громко, хотя никто и не понял - что это "воздержался" может обозначать. Так и строители пошли с ними, прихватив весь свой инструмент, и бригадир пошел, потащив с собою целый чемодан, набитый разными бумагами, в которых нарисовано было, как коровники строить.

Строители оказались ребятами покладистыми и добрыми, и даже с крестьянами сошлись быстро, хотя некоторым бывшим колхозникам и не нравилось, что уж очень часто они крестьянских баб случайно руками задевают.

В другую ночь идущим пришлось пережить немного испуга, потому как настигнуты они были конным отрядом красноармейцев. Уже и бабы плакали, и крестьяне, да и сам Архипка-Степан готовился к худшему, когда завязался с красноармейцами совсем не вражеский разговор. Оказалось, что нагнал их отдельный красноармейский отряд по поимке беглых сельских учителей. Комиссар, у которого был список беглых этого уезда, хотел было устроить проверку всем окруженным, но тут завязалось сразу несколько бесед меж крестьянами и простыми красноармейцами, которые в сути своей, да и по рождению тоже, крестьянами были, и когда красноармейцы услышали про Новые Палестины, не захотели они больше беглых учителей ловить. Тоже задумались, как им дальше жить. И зря комиссар кричал, призывая их к бдительности и дисциплине и размахивая большим маузером, все равно красноармейцы долго медленно думали над своею судьбою и жизнью. А когда комиссар стал уже расстрелом всем угрожать, один из красноармейцев взял и пульнул ему в ногу, чтобы не вопил и не мешал думать о будущем. Комиссар свалился с коня и жалобно матерился, но на него уже не обращали внимания. Тогда он снова хотел выстрелить из маузера, но приклад у маузера был тяжелый, и неудобно было комиссару лежа стрелять. Поэтому положил он маузер у себя под боком и задумался о боли в раненой ноге. А тем временем строители подсказали красноармейцам, как правильно все разрешить, и те тоже провели голосование, в котором только один комиссар не участвовал. И тоже все были "за", а значит сразу же они присоединились к хвосту идущих и стали как бы охраной всего шествия. Один только красноармеец отстал на минуту - спрыгнул с коня, перевязал комиссару ногу, чтобы кровь зря не лилась, и снова на коня вскочил, чтобы догнать идущих к справедливости.