Андрей Курков - Сказание об истинно народном контролере (География одиночного выстрела - 1)

- Чего там? - спросил Добрынин, подходя к комсомольцу со спины.

- Сперли! - кратко ответил Цыбульник. - Найти бы этих сук и расстрелять!

- А что сперли-то?

- Три чистых тетради и комсомольские взносы.

- А кто ж это мог здесь?! - вслух удивился народный контролер.

- Кто-кто! Эскимосня местная! - пробурчал комсомолец. - Ну я им устрою!

Через пару минут Цыбульник немного успокоился, затопил печку-буржуйку, такую же, какая стояла в аэродромном домике, сделанную из бензиновой бочки. Принес из второй комнатки разломанных досок.

- Спать будете здесь, - показал он Добрынину на коротковатую деревянную кровать, сбитую, как Добрынину показалось, из тех же военных ящиков, украшенных разными трафаретными знаками и длинными рядами секретных цифр.

Постепенно воздух в домике нагрелся. Цыбульник улегся на вторую, точно такую же коротковатую кровать и, сказав, что поспит немного, захрапел.

Добрынин тоже прилег, но спать не хотелось - видно, в аэросанях он достаточно отдохнул. Да и предчувствие скорой работы бодрило его, возбуждало мысли и воображение, хотя и не совсем понятно было ему, с чего он начнет исполнение своих обязанностей в таком пустынном и северном месте.

Как обычно в минуты бодрого покоя, вспомнил он о подаренной товарищем Калининым книжке и даже сходил в сени, где оставил котомку с вещами, принес ее, родимую, и опустил на деревянный пол у своей кровати. Но тут его опять захватили мысли и воспоминания, и не достал он из котомки книжку, решив заняться чтением в другой раз, который наверняка случится скоро.

Снова прилег, положил голову, на твердую подушку, покрытую шершавой мешковиной, и зажмурил глаза, чтобы легче было думать о том теплом и семейном прошлом, которое, как казалось, радовало его многие годы назад, хотя на самом деле было все это совсем недавно, и только физические расстояния между этим прошлым и сегодняшним его северным состоянием измерялись огромными и даже немыслимыми цифрами, которые сравниться могли только с рядами цифр на этих примелькавшихся здесь Добрынину ящиках для всякого военного снаряжения.

А вскоре Цыбульник проснулся, встал, походил по комнатке, разводя руки в стороны с целью физической зарядки, и даже присел пару раз.

- Ну что, - произнес он бодро, отдохнувшим голосом. - Попьем чайку и поедем знакомиться с городом!

Добрынин, заметив изменение тона комсомольца, обрадовался и сам потянулся, взбадриваясь и набираясь жизненной энергией.

Чай вскипел быстро - примус у комсомольца работал отлично и гудел чуть-чуть потише аэросаней, извергая из себя голубоватое керосиновое пламя, которое жадно лизало прокопченное днище медного, давно не чищенного чайника.

"Не хозяин!" - подумал Добрынин, бросив взгляд на чайник и припомнив другой, блестящий как зеркало чайник в аэродромной избе.

А Цыбульник разлил уже чай по двум простым солдатским кружкам, стоявшим на той самой тумбочке, которую кто-то обчистил в отсутствие хозяина дома.

- У тебя к чаю что-нибудь есть? - спросил он. Добрынин подумал и вспомнил, что Осталось в котомке только два надкушенных сухарика.

- Нет. Все там на аэродроме съели...

- Ну ладно, - по-простецкому махнул рукой комсомолец и вытащил из-под своей кровати маленький железный сейф, открыл его особым толстым ключом, и сразу же на тумбочке появилась коробочка с колотым сахаром и пачка печенья, на которой был нарисован красноармеец на посту. Печенье так и называлось - "На посту" и по вкусу напоминало казенные сухари, хотя и было значительно мягче.

- Э-э-эх! - вздохнул, кусая печенье, комсомолец и мотнул головой, словно хотел что-то душевное сказать.

- Трудно? - спросил Добрынин, уловив что-то знакомое в этом вздохе.

- Да-а-а, - протянул Цыбульник. - Нелегко.

- Ну а какие здесь трудности?

- Разные, - ответил комсомолец. - В основном, конечно, это трудность работы с местным.населением. Они ж дикие. По-человечески, по-русски, только двое говорят, из них один шаман - местный поп, а значит враг рабочего класса, а второй - просто вылитый предатель. А остальные - забитые необразованные люди и почти все - воры!

- Да-а-а... - протянул в свою очередь Добрынин, понимая Цыбульника и вспоминая о своем родном колхозе, в котором, правда, по-русски говорили все.

- Я здесь уже второй год, - после очередного вздоха, продолжил комсомолец. - А сколько уже сделал! Просто не верится! Составил карту вредных мест, заменил двух идолов...

- Чего? - переспросил Добрынин.

- А-а, - тот махнул рукой. - По дороге в город покажу, объяснить это трудно. Бери сахар, только Кривицкому о сахаре не говори!

- А что - отберет? - поинтересовался Добрынин.

- Конечно, отберет. - Цыбульник кивнул. - Щаман ужас как сахар любит. А он же теперь заместитель Кривицкого.

- Как?! - воскликнул народный контролер. - Местный поп - заместитель у главного коммуниста города?!

- Да, - сказал Цыбульник. - Ну а что делать? Второго коммуниста здесь на ближайшие тысячу километров нет. Ну приняли мы в партию три северных народа, ну тех, что здесь поблизости живут, но они же по-русски ни бум-бум, и кроме того все - воры. А шамана они все равно слушаются, что он им скажет, то и делают. Ну а говорит он им то, что Кривицкий ему скажет.

- А-а-а, - понял Добрынин. - Значит шаман - это представитель местной интеллигенции, на которую надо опираться?!

- Да, точно! - подтвердил комсомолец добрынинскую мысль. - Представитель, но все равно сволочь! А сахар как любит! Ни одна лошадь так сахара не любит, как он!

Упоминание о лошади заставило Добрынина убрать с лица улыбку. Вспомнился теперь народному контролеру конь Григорий, глупо и незаслуженно погибший в снегах этого жестокого Севера.

- Так что лучше при нем и не говорить о сахаре.

- А ты сюда откуда приехал? - спросил комсомольца Добрынин, все еще находясь в размышлении о трагической судьбе коня.

- Я? С Украины. С Житомирщины. Там у нас богатые земли! Не то, что здесь куда ни плюнь - снег. Да ведь и не плюнешь по-нормальному!

- А я из Манаенковской области... - сказал Добрынин. - У меня там жена осталась, двое ребятишек и пес.

Дальше чай пили молча. Видно, каждый окунулся в свое прошлое и нежился мыслями в нем, не желая возвращаться так быстро к сегодняшним проблемам и заботам. Цыбульник то и дело подтягивал нижнюю губу, словно хотел укусить ее-и было понятно Павлу, что о чем-то комсомолец жалеет, грустит о чем-то, но не спрашивать же его об этом, ведь и Добрынину тоже есть о чем пожалеть, хотя жалость эта будет неразумной и ненужной, так как пожалеть он может лишь о том, что оставил свою семью на не определенное Родиною время.

- Ну что, - Цыбульник, допив чай, поднялся. - Поедем?! По дороге я тебе одно место покажу.

Перед тем, как выйти, комсомолец уложил сахар, недоеденное печенье и коробочку с чаем в сейф, закрыл его толстым коротким ключом и задвинул под свою кровать.