Сергей Лукьяненко - Осенние визиты

Неприятное слово – секция. Многозначное. Анатомическая секция – она ему тоже предстоит…

Он писал с короткими перерывами пять часов подряд. Гнал, словно убегая от той тоски, что окружила его с утра. Изредка вытягивал с полки затрепанные томики – когда память отказывалась выдать точную цитату из великих, из тех, кто успел .

Когда строчки стали сливаться перед глазами, он опомнился и зажег свет. Потер лицо холодными ладонями. Быстро стал уставать, быстро.

Аркадий Львович снова прошел на кухню, поставил греться чайник, пододвинул табуретку и протянул руки к огню. Все вокруг было стылым и тоскливым. Работа, против обыкновения, не улучшила настроения.

Он словно задремал, держа подрагивающие ладони у запотевших никелированных боков чайника. Встрепенулся, лишь когда стала посвистывать струйка пара.

Странно – тоска прошла. А он уже привык к ней…

Приглушенный кашель из коридора был таким привычным, домашним, что он даже не удивился. И шаркающие шаги…

– Андрей? Вера? – он заговорил, уже понимая, что к ним эти звуки отношения не имеют.

Ответа не было.

Аркадий Львович медленно поднялся, вышел из кухни. Короткая мысль «прихватить нож» исчезла, едва родившись.

Много он навоюет…

В кабинете горел свет – он же выключил лампу? Или забыл?

Аркадий Львович медленно заглянул в открытую дверь. За его столом сидел, спиной к нему, голый старик. Листал только что написанные страницы, быстро, но, вроде бы, читая…

– Проходи, – не оборачиваясь, бросил он.

Страха не было, абсолютно. Он вошел, и старик коротко, мимолетно обернулся. Перелистнул еще одну страницу, хихикнул. Сказал:

– Интересно. И впрямь интересно. Последний пинок великих?

– Почему же.

– Ну-ну… – старик погрозил ему скрюченным пальцем. – Не лги! А бумажки эти – в сортир. Нам предстоит заняться аппробативной этикой. Куда более полезная штука, знаешь ли.

– Оденься, – сказал Аркадий Львович. С легким недоумением – откуда взялось панибратское «ты». Впрочем, зачем лукавить? Знает он это, знает…

– Так и думал, что мы поладим, – сказал старик, поднимаясь. – Без истерик и ненужных доказательств. Хорошо быть старым и мудрым.

– Это так и происходит? – спросил Аркадий Львович.

– Нет, что ты, – старик уже достал из шкафа его лучший костюм, теперь разглядывал плохо отглаженные рубашки. – Ты не умираешь, отнюдь. Наоборот, у нас есть шанс войти в историю.

День пролетел быстро. Сегодня Анна не оперировала, да и не было почти операций – кроме банального острого аппендицита. Работал заведующий отделением с интерном Сашей, и, судя по всему, никаких осложнений не предвиделось.

Она все же сделала обход. Палаты были полупустыми – странно, но люди словно понимали, что болеть в наши дни не стоит. Четверо холецеститников, не нуждавшихся в оперативной терапии, двое выздоравливающих после аппендэктомии, азартно режущиеся в карты.

Плохо было лишь с Шедченко. Слишком большие ожоги получил парень. Утренние анализы еще не пришли, но Анна и без них видела – интоксикация нарастает.

– Как самочувствие, Алеша? – она присела на соседнюю кровать. Палата была пуста. Парень скосил на нее глаза, потом посмотрел на себя.

– Уродом теперь буду, да?

Анна покачала головой. Совершенно искренне.

– Не бойся. Следы останутся, но не сильные. Главное – лицо не задело.

Парень пожал плечами.

– Весь живот будет в рубцах…

Рубцы… Господи, да не того бояться ему надо…

– Как настроение, Алеша?

Парень был младше ее года на два, но сейчас судьба четко распределила роли. Анна казалась себе не то матерью, не то старшей сестрой этого крепкого юноши.

– Голова болит…

– Сильно?

Парень кивнул.

– Мочился?

– Да, утром.

– Ну и хорошо… сейчас давление померяем.

Алексей тихо засмеялся.

– Что ты?

– Смешные вы… врачи. У меня ведь ожог, а не сердце болит. Или вам положено давление мерять?

– Положено, – Анна не стала вдаваться в объяснения.

Давление было пониженным, конечно же. Семьдесят на сто, как и написала Тоня в истории болезни… вот нюх у девчонки…

– Нормально, – скручивая фонендоскоп, сказала Анна. – Я скажу сестре, тебе прокапают гемодез.

– Зачем?

– Чтобы голова не болела. И не крутись, хорошо? Шрамы на животе нам не нужны, верно?

В ординаторской она быстро заполнила лист назначений. Выглянула в коридор – Альфия, хорошенькая татарочка-медсестра, уже третий год поступавшая в мединститут, увлеченно терзала карманный «Тетрис».

– Аля, зайди…

– Алексею что-нибудь?

– Гемодез, четыреста кубиков. Я выписала.

Альфия кивнула, неохотно пряча пластиковую коробочку в карман. Анна постояла, глядя ей вслед. Сегодня им дежурить вместе. Аля старательна и не слабонервна. Хорошо.

Почему Тоня так уверена, что у парня сдадут почки? Не такие уж страшные ожоги, вторая-третья «а» степень. Поражено чуть больше десяти процентов кожи.

Да вытянет она его, на гемодезе одном вытянет!

Она не стала забегать домой, как порой делала перед дежурствами. Перекусила в буфете, забежала в приемный покой – глянуть, кто кроме нее дежурит по больнице.

По приемному дежурил Рудольф, нестарый еще мужик, пульмонолог. Жалко, что не хирург, но он был из Казахстана, этакий странный немецкий иммигрант, выбравший Россию, а не Германию. Наверняка все научился делать в своих степях. Анна поболтала с ним, пытаясь вспомнить, видела ли по телевизору Алма-Ату. Что-то восточное… или нет, у них же после землятресения все перестроили…

Или это Ташкент был?

А, какая разница…

Рудольф предложил ей сигарету – она не стала отказываться. Иногда хотелось покурить.

– Весь день какая-то тревога, – пожаловалась она.

Рудольф пожал плечами.

– Выпей тазепама. Нервы беречь надо, их не отрежешь.

Он был большой любитель таблеток – в общем-то, редкость среди врачей.

– Лучше спирта, – пошутила Анна. Рудольф с готовностью развел руками:

– Налить?

– Да брось ты… – Анна затушила полускуренную сигарету. – Ладно, пойду.

– Если что – зови. Я ночью спать не люблю, – мимоходом заметил Рудольф. Слегка двусмысленно, но очень дружелюбно.

– Я подумаю, – Анна вышла, улыбаясь. Рудольф ухитрялся любую фразу сделать приятной – даже когда иронизировал над хирургами или слегка пошлил.

…Она проснулась резко, словно ее тряхнули за плечо. Секунду вслушивалась.

В отделении было тихо.

Что же ее разбудило?

Никакого предчувствия у нее не было. Не привыкла она им доверять.

Да и ее дневная тревога прошла бесследно. Наоборот – на душе было легко… так легко. Словно праздник какой-то.

Она спустила ноги на холодный линолеум, нашарила юбку. Свитерок она на ночь не снимала.