Фрэнк Герберт - Дети Дюны

Глаза Алии бешено стрельнули из стороны в сторону.

— Я победил свои внутренние жизни, — сказал Лито. — И Гани тоже. Она может…

— Алия, я могу показать тебе… — вмешалась Ганима.

— Нет! — это слово словно с натугой вывернулось из Алии. Грудь ее вздымалась, из уст ее хлынули голоса — несвязанные, клянущие, умоляющие. -Вот видишь! Почему ты не слушала? — а затем: Зачем ты это делаешь? Что происходит? — И другой голос: Останови их! Заставь их прекратить!

Джессика закрыла руками глаза, почувствовала, как ее ободряюще поддерживает рука Фарадина.

А Алия неистовствовала:

— Я тебя убью! — ее рот изрыгнул отвратительные ругательства. — Я выпью твою кровь! — из нее полились голоса на многих языках, все спутанные и перемешанные.

Теснящиеся в проходе стражники сделали знак червя, затем стиснутыми кулаками заткнули уши. Она одержима!

Лито встал, покачивая головой. Он подошел к окну и тремя быстрыми ударами разнес якобы несокрушимое, укрепленное хрусталем, оконное стекло, выбив его из рамы.

По лицу Алии скользнуло хитрое выражение. Джессика услышала, как из перекореженного рта вырвалось нечто похожее на собственный голос — пародия на самоконтроль Бене Джессерит:

— Вы, все! Стойте, где стоите!

Джессика, опустив руки, обнаружила, что они влажны от слез.

Алия перевернулась и встала на колени, потом поднялась на ноги.

— Разве вы не знаете, кто я? — вопросила она. Это был ее прежний голос, сладостный и звенящий голос той юной Алии, которой больше не было. — Почему вы все так на меня смотрите? — она повернулась к Джессике, умоляюще на нее глядя. — Мама, заставь их прекратить.

Джессика смогла только покачать головой, охваченная предельным ужасом. Все старые предостережения Бене Джессерит были истиной. Она поглядела на Лито и Ганиму, рядышком стоящих возле Алии. А что значат эти предупреждения для бедных близнецов?

— Бабушка, — сказал Лито, и голос его был умоляющ. — Должны ли мы проводить Трибунал Одержимости?

— Кто вы такие, чтобы говорить о трибунале? — осведомилась Алия, и голос ее был голосом желчного мужчины, мужчины автократичного и чувственного, слишком далеко зашедшего в самоублажение.

И Лито, и Ганима узнали этот голос. Старый Барон Харконнен. Ганима услышала, как тот же самый голос эхом откликается у нее в голове, но внутренние ворота заперты, и ее мать неусыпно бдит возле них.

Джессика промолчала.

— Тогда, решение за мной, — сказал Лито. — А выбор твой, Алия. Либо Трибунал Одержимости, либо… — он кивнул на открытое окно.

— Кто ты такой, чтобы предлагать мне выбор? — вопросила Алия, и опять-таки это был голос Старого Барона.

— Демон! — вскрикнула Ганима. — Дай ей выбрать самой!

— Мама, — в интонациях маленькой девочки взмолилась Алия. — Мама, что они делают? Что ты от меня хочешь? Помоги мне.

— Сама себе помоги, — приказал Лито и, на кратчайший миг, увидел в глазах Алии присутствие своей уничтоженной тети, ее собственное «я», без всякой надежды бросившее на него жаркий взгляд и исчезнувшее. Но тело ее задвигалось — деревянными, отталкивающими шажками. Она вихляла, спотыкалась, сбивалась с пути и возвращалась на него — все ближе и ближе к открытому окну.

Теперь с ее уст звучал неистовствующий голос старого Барона:

— Остановись! Остановись, я говорю! Я велю тебе! Остановись! На, получай! — Алия стиснула руками голову, еще ближе подковыляла к окну. Она уже касалась ляжками подоконника, а голос все бушевал. — Не делай этого! Остановись и я помогу тебе! У меня есть план! Послушай меня! Остановись, я сказал! Подохни! — но Алия оторвала руки от головы, вцепилась в разбитую оконную раму. Одним дерганым движением она перевалилась через подоконник и исчезла. Падая, она даже крика не испустила.

Находившиеся в палате услышали крик толпы, тяжелый сырой шлепок -Алия рухнула на ступени далеко внизу.

Лито поглядел на Джессику:

— Мы говорили тебе, чтоб ты ее жалела.

Джессика отвернулась и спрятала лицо в тунике Фарадина.

— Он бегает по ночам, кузен, — сказала Ганима. — Он бегает. Ты видел, как он бегает?

— Нет, — ответил Фарадин.

Он ждал вместе с Ганимой в приемной малого зала аудиенции Твердыни, куда Лито пригласил их. Тайканик стоял с другой стороны, вместе с леди Джессикой, чувствуя себя непотно рядом с ней, а у леди Джессики вид был отстраненный, словно мыслью она обитала где-то не здесь. И часа еще не прошло после утренней трапезы, но многое уже было сделано — извещение Союзу, послания КХОАМ и Ландсрааду.

Фарадин находил затруднительным понимать этих Атридесов. Хоть леди Джессика и предупреждала его, но реальность все равно оставляла его озадаченным. Они продолжали говорить о помолвке, хотя, вроде бы, почти все политические причины для нее развеялись. Лито воссядет на трон — в этом, похоже, сомневаться не приходится. Его странную ЖИВУЮ КОЖУ следует, конечно, удалить… но, со временем…

— Он бегает, чтобы утомить себя, — сказала Ганима. — Он — воплощенный Кразилек Ни один ветер не обгонит его бега. Он — пятнышко на дюнах, я видела его. Он бежит и бежит. А когда он, наконец, изматывается, он возвращается и кладет голову мне на колени. «Попроси нашу мать внутри тебя найти для меня способ умереть», — молит он.

Фарадин воззрился на нее. Всю неделю после бесчинств на площади Твердыня жила странным ритмом, таинственными приходами и уходами. Истории о яростном сражении за Защитной стеной дошли до него через Тайканика, к которому обратились за военным советом.

— Не понимаю тебя, — сказал Фарадин. — Найти для себя способ умереть? — Он просил меня подготовить тебя, — сказала Ганима. Не впервые поразила ее занятная невинность этого Принца Коррино. Работа леди Джессики — или врожденное?

— К чему?

— Он больше не человек, — сказала Ганима. — Вчера ты спросил, когда он собирается снять свою ЖИВУЮ КОЖУ? Никогда. Она — часть его, а он — ее часть. По приблизительным подсчетам Лито, он, вероятно, проживет около четырех тысяч лет, прежде чем его уничтожит метаморфоза.

Фарадин попытался сглотнуть сухим горлом.

— Теперь понимаешь, почему он бегает? — спросила Ганима.

— Но если он собираются прожить так долго, и быть таким…

— Потому что слишком богата его память о человеческом бытии. Подумай обо всех его жизнях, кузен. Нет. Ты не можешь представить, что же это такое, поскольку ты этого не испытал. Но я знаю. Я могу представить его боль. Наш отец удалился в пустыню, пытаясь убежать от этого. Алия в страхе перед этим стала Богомерзостью. В нашей бабушке — лишь расплывчатые зачатки этого состояния, и все же ей приходится прибегать ко всем уловкам Бене Джессерит, чтобы жить с этим — с тем, с чем все равно приходится иметь дело, если ты — Преподобная Мать. Но Лито! Он совсем одинок, и никогда не будет воспроизведен.