Джордж Кинг - Сердце полуночи

Зон Кляус побледнел. В прорезях маленькой черной маски, которая была на его лице, испуганно заметались крысиные глазки.

- Приношу свои извинения, юный трубадур. - сказал он и прикусил губу. Позвольте помочь вам встать.

Казимир снова опустил на лицо маску и не бел помощи многочисленных рук добровольных помощников, поднялся на ноги. Он заметил, что одна пара рук принадлежала юной и прекрасной девушке. Волосы ее были черны как смоль, что было довольно необычно для светлоголовых жителей Картакана.

"Весьма необычно и весьма эффектно", - подумал Казимир. Лицо девушки было закрыто черной бархатной полумаской, в прорезях которой сверкали изумрудно-зеленые глаза. Кожа ее была светлой как лен, а алые губы сложились в озабоченную полуулыбку.

Маленькие руки осторожно легли на его предплечье.

- Как ваша нога, молодой господин?

- Моя нога? - ответил Казимир рассеянно, не в силах отвести глаз от ее лица,

- Идите сюда, запишитесь в книге, - позвал его Кляус, подталкивая юношу к аналою и всовывая ему в руку гусиное перо.

Казимир почувствовал исходивший от Кляуса запах страха.

- Я не прислужник в Хармони-Холле, мастер Кляус, ответил он с вызовом. Поэтому мне неведомо низкое ремесло письма.

- Простите еще раз, молодой господин, - ответил Кляус и взял перо у него из рук.

- Как мне записать вас?

Казимир почувствовал в сердце острую боль. Он не осмелился бы назвать свое настоящее имя, во всяком случае, не теперь, когда ненавистный Кляус видел его лицо. Он снова бросил взгляд на черноволосую красавицу, и в голове его зазвучала старинная песня о раненом сердце.

- Раненое Сердце, - пробормотал он.- Я Раненое Сердце...

Кляус уставился на него, словно стараясь проникнуть взглядом за кривую улыбку белой деревянной маски. На мгновение; Казимир испугался, что он разоблачен, однако Мейстерзингер уткнул в книгу свой короткий нос и записал: "Мастер Раненое Сердце, воспитанник Геркона Люкаса".

Не успел он дописать последние буквы, как Казимир спросил у него:

Кто эта прекрасная дама, которая держит меня за руку?

Кляус снова побледнел. Облизнув свои пересохшие; губы, он ответил самым светским тоном, на какой был способен в данных обстоятельствах:

- Это моя внучатая племянница, внучка моей старшей сестры, Юлианна Эстовина.

"Неужели это племянница Кляуса? - удивился Казимир. - Каким образом может это чистое, незапятнанное создание принадлежать к той же семье, что и этот мерзкий старикашка?"

Он уставился на Юлианну словно громом пораженный; если не считать черных волос, во всем остальном она была полной противоположностью старейшины гильдии трубадуров, лучом света в его мраке, островком чистоты и невинности в его распутстве и грехе.

Казимир упал на свое здоровое колено, сдвинул маску с лица и коснулся губами ее шелковистой руки.

- Как я счастлив, Юлианна Эстовина, что у вашего деда есть столь злобный и неуправляемый пес. Если бы не он, разве мы встретились бы с вами?

Казимир уже поднимался, когда Кляус снова заговорил:

- Приношу свои глубочайшие извинения, дорогой Геркон. Я понятия не имел, что этот молодой человек - ваш воспитанник.

Казимир остолбенел. Геркон Люкас, незаметно подошедший к собравшимся, гулко расхохотался.

- Он действительно превосходен в некоторых областях, - заметил Люкас не без сарказма. - Мне остается только надеяться, что его талант окажется равным его честолюбию.

Казимир украдкой взглянул на Люкаса, и тот поймал его взгляд, ответив мрачной, понимающей улыбкой. Затем юноша снова обратил свой взор к Юлианне.

- Скоро мы узнаем, каков его талант, заметил Мейстерзингер, хорошо отработанным жестом указывая на регистрационную книгу. - Он записался для участия в турнире. Сейчас, однако, он должен спеть нам прелюдию, как и все остальные.

Он схватил Казимира за руку и потащил в сторону, подальше от Юлианны.

- Идем, Раненое Сердце. На сцену! Ты споешь нам, музыканты уже ждут.

Казимир вырвался из рук Мейстерзингера и снова посмотрел на белокожую красавицу.

- Я исполню эту песню для вас, леди Юлианна.

Он опустил на лицо свою ухмыляющуюся маску и, прихрамывая, пошел к сцене. Люкас и Кляус сопровождали его, идя по сторонам и чуть сзади.

- Если твой голос окажется не столь приятным для слуха, как твоя ложь, злобно прошептал Люкас, - я публично откажусь от тебя и прикажу тихонько тебя прикончить.

Казимир не ответил, стараясь вести себя с максимальным достоинством, которое только было возможно с его прокушенной ногой. Наконец он приблизился к сцене, и Кляус с Люкасом уселись в переднем ряду, словно пара воронов. Один из музыкантов, седой старик с древней трехструнной скрипкой, наклонился к юноше:

- Что мы должны для вас исполнить? Казимир отмахнулся от него:

- Я не стану петь под стоны твоего инструмента!

Музыкант нахмурился и затряс головой. Люкас наградил юношу убийственным взглядом, однако Казимир и вовсе не обратил внимания на своего "наставника". Он шагнул к самому краю сцены и слегка откашлялся:

- Я - Раненое Сердце.

По толпе пронесся шепот и смешки.

- Он певец или сама песня?

- Мне кажется, что он - не Раненое сердце, а Раненая нога.

- Сразу видно, это человек не из Хармони-Холла.

- Приготовьтесь, сейчас последует "Серенада уличных котов".

Казимир снова кашлянул, чтобы заставить глушителей замолчать. Как ни странно, но после своей встречи с Юлианной, он не чувствовал гнева по отношению к этим чванливым и самодовольным людишкам. Одно лишь легкое покровительственное раздражение ожило в его груди.

- Я Раненое сердце, - повторил он, и я спою балладу "Раненое Сердце" для прекрасной дамы по имени Юлианна.

Снова раздались злобные смешки. Один из учеников Хармони-Холла даже попытался утешить девушку. Не обращая внимания на шум, Казимир закрыл глаза и запел. Его чистый и печальный голос без труда заглушил бормотание толпы.

Постой, любовь моя, не спи

В багровом смерти одеянье,

В моей душе не хватит сил,

Тебе воздвигнуть изваянье

Твое страданье, как свое,

Боль сердца, жизни угасанье

Я не забуду никогда,

Себя казня воспоминаньем.

Мы шли под арками ветвей,

Шли по аллеям и террасам,

Но злая гоблина стрела

Вонзилась в сердце, как пчела.

Он ранил в сердце и меня,

И обнял я тебя пред смертью.

Был дротик быстр, рука верна,

И гоблин тот не спасся бегством.

Увы! смерть твари не вернет

Моей любви, стрелой пронзенной!

От горя я сходил с ума

И брел тоски дорогой темной.

Я шлю проклятья всем богам,

Что правят небом и землею,

За то, что чистая душа

Уснет под каменной плитою.

Вот закрываются глаза,

Твой жизни путь уже закончен.

Мне нет покоя на земле,