Антология мировой фантастики. Том 7. Космическая одиссея

– Придется нам с тобой пройтись прогуляться, дю-А.

– В каком смысле прогуляться? - спросил тот. - Что значит прогуляться? Не понимаю.

Федер молчал.

– Вы что? Вы… - Он завороженно смотрел на Федера, начиная наконец понимать. - Но это же бред! Этого… Вы мне что, дуэль предлагаете?

– Придется нам пройтись прогуляться, дю-А, - уже с явной жалостью повторил Федер. - Пошли. Прямо сейчас.

– Но послушайте! Вы же серьезный человек, вы же руководитель! Какие-то дикие пережитки. Ведь не до такой же степени ваши эти правила… Я слышал что-то, но думал - сказки. Я никогда…

– Я жду, - сказал Федер.

– Ерунда какая-то. Дичь! - Дю-А снова принял официальную позу. - Вы тут на своих проборах до того уже докатились… Я всех этих правил не признаю! Я работать сюда приехал. Я вам еще… Мы еще… - Он часто моргал и гневно ежился. А потом выкрикнул, почти с тем же пафосом, что и во время речи про вандализм: - Я покидаю это собрание!

И прошел мимо нас, и мы проводили его глазами, и Федер чуть отодвинулся, давая ему дорогу, и чуть-чуть, еле заметно, улыбнулся, когда дю-А суетливо юркнул в дверь. И все мы поняли, что проборная карьера нашего математика на этом закончилась.

Я до сих пор не знаю, струсил он тогда или нет, и никогда не возьмусь об этом судить. Здесь могла быть и трусость, и ярое неприятие наших куаферских обычаев, которые (я сейчас понимаю) для нормального человека и впрямь могут дикими показаться. Честно говоря, я тоже не слишком-то верил в реальность дуэльного кодекса куаферов: думал, сказки. Обычно до дуэлей не доходило, во всяком случае, при мне. Обычно кончалось руганью, в крайнем случае мелкой дракой тут же, на месте, после чего спорщики несли наказание, порой тяжелое, потому что ведь нельзя на самом деле куаферам драться, за этим следят. А дуэли, я о них только слышал, и слышал, конечно, что вызов, формальный вызов, именно и состоит в приглашении прогуляться, и именно такими словами, какие тогда Федер сказал. Я до сих пор иногда думаю, что на самом деле Федер никакой такой дуэли в виду не имел и хотел только припугнуть дю-А, хотел только, чтобы дю-А струсил или выглядел струсившим в глазах остальной парикмахерской команды. Что дю-А просто поймался на удочку. Хотя не знаю.

А дальше - это не самое главное, что я хотел рассказать, к тому я подхожу только. Мне и подходить страшно, и стараюсь все время это то оттянуть - дальше со мной случилось такое, чему я и названия подобрать не могу, даже не могу сказать точно - случилось оно или нет.

С одной стороны, я твердо уверен, что ничего не было. Что было только то, что Федер начал говорить о проборе, о его "деталях и одновременно склонять во все стороны имя осрамившегося старшего математика. Дальше вспоминается так: я окончательно осознал, что дю-А под моей защитой, и сказал примерно следующее:

– Тот, кого вы ругаете, сейчас не здесь и не может ответить, так что представим на секундочку, что он - это я, и представим на секундочку, что твое предложение, командир, насчет прогуляться принято.

Я не знаю, что я сказал точно, и тем более не знаю, что ответил мне Федер. Думаю, что просто отмахнулся, как от глупого шутника, а я похорохорился немного и замолчал. Да, наверное, что-то в этом роде и произошло. _Но я этого совершенно не помню_.

А зато в деталях мне помнится то, чего, как я знаю, не происходило вообще. Что вызов мой был в ту же секунду принят, правда, с недоумением некоторым, и что после собрания отправились мы с Федером в лесок - тот, конечно, что внутри биоэкрана - в лагере. Мы светили себе под ноги фонарями и с предельной вежливостью предупреждали друг друга о яме или о громадном клубке корней, вылезших из-под земли, которыми так богаты галлинские леса. И в который раз мне пришла в голову мысль, что художника пробора надо сделать таким же главным, как и математика, если не главнее. Я сказал об этом Федеру (якобы сказал), и он ответил:

– Ты прав.

А потом, выбрав подходящую поляну, мы будто бы стали друг против друга и вынули фены, которые мы, черт знает почему, зовем "скваркохиггсами", а фенами их называют разве зеленые новички. Это все равно что ракет-мастера назвать космонавтом или небо обозвать "бирюзовой синью". Мы уткнули скваркохиггсы друг другу в животы, и Федер начал считать до трех. Но когда он досчитал, никто из нас якобы и не выстрелил, потому что ни я против Федера, ни он против меня особого зла не держали, и уж конечно, никто из нас убивать не хотел, и каждый из нас знал, что другой такого же мнения. Но дуэль есть дуэль, и никого нельзя было лишать шанса. Мы глупо рассмеялись, когда поняли, что никакой дуэли не будет, и тогда я будто бы спросил:

– Что же будет? Вернуться-то должен один. Засмеют ведь.

– Не засмеют, - уверенно сказал Федер. Я всегда удивлялся его уверенности. - Куда им нас засмеять. А впрочем, пусть попробуют.

Я знаю, я уверен, что по-настоящему ничего такого не было, что я выдумал все эти подробности, но только они стоят в моей памяти, только они, а то, что было на самом деле, я лишь пытаюсь реконструировать. Я не могу понять, почему случилась такая оказия с моей памятью, и приходит мне в голову, что сделал я что-то совсем не то, что-то, чего должен стыдиться, иначе почему бы мне все забыть и выдумывать то, чего не было. Может, я на том собрании вообще не стал на защиту дю-А, а может, и высмеял его тогда вместе со всеми, чтоб от других не слишком-то отличаться. Хотя такое, я знаю, на меня не похоже. Но что-то я сделал.

На другой день или через день после того, я не помню, еще одна случилась история, которая всех нас тогда удивила очень - много у нас из-за нее с космополом разбирательств было. Что вообще-то редкость куаферы космополу редко прибавляют работы.

Вечером, за несколько часов до отбоя, Задонцо обнаружил вдруг неисправность у бортовой пушки звука, установленной на двадцать второй "Птичке". Пушка звука - очень хитрое оружие, в ее неполадках иной раз и с тремя ремонт-интеллекторами не разберешься. А так как пробор вот-вот должен был вступить в серию самых активных фаз, где "Птички" с полным вооружением каждую минуту могут понадобиться, техник, естественно, волновался. Он вообще у нас нервный, каждый день находил какой-нибудь повод для полного отчаяния. Так и тогда: из-за этой пушки Задонцо не мог заснуть. Битых полтора часа проворочался в койке, потом не выдержал и пошел к ангарам. А у нас так: в центре жилые помещения, потом технологические, потом - если к виварию идти, арсенал, штабная, потом сам виварий, потом ангар. Не успел он добраться до вивария, как услышал позади себя голоса. Он обернулся и - счастливая его звезда! - промолчал. Он разглядел в темноте два силуэта, только непонятных каких-то. Потом пригляделся и увидел, что эти двое идут по дорожке от арсенала по направлению к нему и одеты они - вот что странным-то ему показалось - в боевые гермокостюмы. Знаете, такие - от микробов, от вибро-, звуко-, световой атаки, с черной лицевой закрышкой, чтобы дичь твоих глаз не увидела? Задонцо потом рассказывал, что, увидев этих ребят, он дико разволновался, потому что нормальный куафер лишь в самом крайнем случае наденет гермокостюм - тогда он был новинкой, очень удобной, очень эффективной, но с одним минусом - отвратительной терморегуляцией. А кому хочется потеть или дрожать от холода во время работы? Техник, значит, дико разволновался и сразу же, через мемо, вызвал Федера. Не успел наш командир возмутиться его нахальством, как услышал: