Юлия Иванова - Дремучие двери (Том 1)

* * *

Полутемная кухня, на столе глиняная миска с томатным соусом. Чисто вымытая раскаленная плита, раскаленная хозяйка у плиты с разливной ложкой в руке. И запах, восхитительный запах этих штук, - Яна зовет их "плюхи". Плюх, плюх - из ложки на плиту, пузырясь и растекаясь, вываливается жидкое беловатое месиво. Корчится, вспухает пузырями, твердеет. Хозяйка ножом ловко переворачивает плюхи на другой бок, а у тех уже румяные корочки, и с другой стороны будут такие же румяные... У Яны подкашиваются коленки, слюна обволакивает язык, слезы на глаза наворачиваются, так хочется плюх. - Да отойди ты, горе голопузое, - беззлобно ворчит хозяйка, - уйдет, а дите как хошь. Оставила картошки мерзлой! А у дитя самый рост, его питать нужно... Говорила вот мамке - была б поумней, тоже б мучицей разжились. Вроде нация оборотистая. Так ей, вишь ли, совестно, а дите мучить не совестно? Конечно, Матрена добрая, Матрена угостит... И в руку Яны попадает горячая плюха. Можно вонзить в нее зубы, хрустеть корочкой, глотать не жуя, обжигаясь... - В соус-то обмакни, горюшко. Соус, про соус-то она забыла, а плюха почти съедена, остался малюсенький кусочек. И только сейчас, когда обжигающая хрусткость плюхи размягчается кисло-сладкой прохладой соуса, Яна наконец-то чувствует вкус, и на те несколько секунд, пока последняя крошка не растаяла во рту, Яна окунается во что-то забытое, довоенное. Теплая распаренная земля, нагретые солнцем плоды с красной сочной мякотью - от их сока чуть пощипывает язык, сок течет по подбородку, пальцам... А прямо перед ней на плите снова пузырятся, румянятся плюхи, дразнит глиняная плошка на столе. - А я чего зна-аю, - говорит Яна. - А чего я видела-а... Сейчас Яна предаст бабку Ксеню. Она расскажет, что видела у нее в сундучке ту самую бутылку. Расскажет, чтобы получить еще одну плюху, и получит ее, и обмакнет в соус, и съест, пока хозяйка будет на весь дом распекать бабку и расшвыривать тряпки из ее сундука. В эти минуты Яна опять будет там, на распаренной солнцем грядке, среди огромных теплых плодов предвоенного лета. И не сразу, а потом начнется плохое, непонятное, мучительное. Яна почувствует, что не может войти к бабке Ксене, хотя ей этого никто не запрещал. Будет недоумевать, откуда взялось это "нельзя", в которой раз подходить к бабкиному пологу и в который раз отступать. Тяжелое постыдное наказание, неизвестно кем придуманное. Яна будет утешать себя, что не ей, а бабке Ксене плохо из-за того, что Яна с ней больше не водится. Что у нее, Яны, есть двор, трава, лето, фантики, цветные стеклышки, собака Тобик, и соседний двор, и свалка, где чего только не найдешь. А бабка Ксеня лежит себе одна за пологом - выходит, бабка наказана, а не Яна. Но когда Яна будет носиться по двору, играть с Тобиком, в цветные черепки или фантики, и чего только ни находить на свалке, она будет все время знать, что ей нельзя к бабке Ксене, и знание это будет как болезнь, как бабкин кашель, от которого не избавиться.

* * *

Бабка Ксеня лежит на столе, торжественная и недоступная. В белом платье, в цветах, - всё, как ей мечталось. Морщины разгладились, румянец не как обычно неровными пятнами, а как у девушки, во всю щеку. На причёсанных волосах белый венчик, сомкнутые губы тоже подкрашены. Будто невеста... Как есть спит. Красавица!.. - шепчутся вокруг бабы. Они не расходятся, ждут, наоборот, народу всё больше, и Яна знает, чего все ждут, и сама с трепетом ждёт. Сейчас бабка Ксеня - главная. Яна горда и счастлива их дружбой. И за бабку, что всё сбылось, как она хотела, а их размолвка, - это постыдное "нельзя" - такая мелочь по сравнению с тем, что сейчас должно произойти. - Ма, а как же она полетит? - Куда полетит? - На небо, к Богу, Ведь потолок. - Никуда она не полетит, глупышка, успокойся. - К Богу, ты не знаешь. Он на небе, высоко, вот и не видно, - убеждает Яна. Женщины рядом одобрительно улыбаются Яне, они явно на её стороне. - Полетит, - повторяет Яна, - Она сама сказала. - Перестань болтать, или живо во двор! Угроза действует, и Яна замолкает - ведь со двора она ничего не увидит. Как же, всё-таки, будет с потолком? А может, надо открыть окно? Или дверь? Мать зовут в соседнюю комнату, отпаивать валерьянкой хозяйку, которая "не в себе". Тоже нечто странное - как это "не в себе"? А где? И почему хозяйка плачет? Она ведь просила Бога поскорей забрать бабку Ксеню - Яна сама сколько раз слыхала. Яна пробирается поближе к Кольке, который всегда все знает. - Коль, а почему она всё лежит да лежит? -А чего ей ещё делать? Померла, вот и лежит, - Колька со скучающим видом растирает челюстями комочек смолистой жвачки, сплёвывает сквозь редкие, вкривь и вкось, зубы. - Сейчас отвезут на погост, будет в земле лежать. - В какой земле? - В обыкновенной, - Колька потопал по полу ногой в грязных подтёках. Зароют в яму и будет лежать. - Врёшь ты всё! - Колькины измышления до того нелепы, что смешно. - А цветы зачем?.. Платье?.. И всё такое красивое зачем?.. Ага, наврал? - Похороны, вот и цветы. Ещё и музыка бывает, и вино будут пить. Зароют и будут пить. - Врёшь ты всё. Но тут мама и ещё женщина под руки выводят из соседней комнаты хозяйку. Яна видит её лицо, опухшее, с невидящими щелками глаз, и вся цепенеет от её страшного нечеловеческого воя. - Матушка ты моя роодненькая! На кого ж ты меня покинула одну одинёшеньку! Брошусь я за тобой во сыру зеемлю! Бабы вокруг тоже тихонько подвывают, сморкаются, вытирают глаза краями платков. Сейчас Яна тоже заревёт -мать называла этот её рёв "извержением" - до звона в ушах, до икоты, с невесть откуда взявшимися неиссякаемыми запасами слез, от которых мгновенно промокало всё вплоть до волос и воротников. Заревёт не только от страха за бабку Ксеню, за хозяйку, за маму и сморкающихся бабок. Это будет рев-протест против чудовищной нелепости разыгрываемой взрослыми сцены в её мире, где еще несколько минут назад было всё так разумно и надёжно. Мама уведёт её, и даже поступится своим комсомольским атеизмом: - Конечно, полетит Ксеня на небо, с кладбища и полетит. Ночью, когда звёзды выглянут. Она к ним и полетит, они будут дорогу указывать. И Яна успокоится. В день похорон бабки Ксении, особенно после назидательных слов, сказанных на поминках батюшкой, что да, смерть всех заберёт с земли, и всех зароют рано или поздно на кладбище, только Бог обязательно заберёт к Себе на небо тех, кто в Него верит, а остальные вечно останутся лежать в земле, - Яна раз и навсегда сделала выбор в пользу Бога. Да, Он всё сотворил. Он всё может, чего не может никто остановить грозу, помочь нашим победить фашистов и даже помочь кого угодно найти в прятки. Он - Волшебник, самый главный волшебник над всеми волшебниками. Все "откуда?", "почему?", "когда?", "где?" и "зачем?", которые она уже начала бесконечно задавать себе и другим, упирались в Него и разрешались только в Нём. Всегда, везде, всевидящий, всемогущий и всезнающий. Она будет отныне каждый раз перед сном повторять Ему про себя наизусть таинственную Ксенину молитву, а потом своими словами просить о счастье мамы, уже убитого отца. Чтоб скорей кончилась война и они вернулись домой, чтобы скорей стать взрослой, и, конечно, о товарище Сталине, который ведёт нас к победе и защитит маму от фашистов, которые убивают евреев. Она привыкнет разговаривать с Богом, и Он будет слышать. Радоваться вместе, иногда сердиться, обижаться и прощать. "И чтоб Тебе тоже всегда было хорошо!" - будет молиться она Богу о Боге.