Север Гансовский - НФ: Альманах научной фантастики. День гнева

Еще пятнадцать минут. Панарин придет секунда в секунду, он точен.

Учтены, кажется, все мыслимые варианты. При любом сроке консолидации я буду действовать по заранее продуманному плану. Неожиданности маловероятны.

Я написал эту фразу и подумал: нет, все будет неожиданным.

Как я появлюсь у себя в лаборатории? Отсюда, из клиники, я говорил со своими ребятами почти каждый день. Это, в сущности, и решило вопрос о моем участии в эксперименте. Они смогут работать без меня. Открытие одновременно грустное и приятное. Мне казалось, я собрал коллектив и без меня он распадется. Но собранный коллектив — я это увидел — устойчив и способен к самостоятельному развитию.

Без меня в лаборатории повернули исследования. Поворот пока едва ощутим, они думают, что продолжают мою линию. Но это уже первые признаки нового — не моего — исследовательского почерка.

Для них я сейчас командирован академией на восемь месяцев. Судя по всему, они решили, что это связано с космосом. Что ж, пусть думают так. Пройдет полгода, я появлюсь в лаборатории… Быть может, в качестве младшего научного сотрудника. Появлюсь, чтобы начать все заново и за десять лет сделать вдвое, втрое больше, чем раньше.

В этом я вижу свою главную задачу.

Панарин придет через одиннадцать минут. Сейчас он во дворе, возится со своими черепахами. Даже сегодня.

Идея типично панаринская. Как утверждает ВВ, она подсказана ему седьмой памятью. “Правда, — сказал он, — пятая память считает, что это бредок. Но мне лично нравится логика идеи”.

На первый взгляд действительно все просто. Раздражая электрическими импульсами определенные участки мозга, удается оживить забытое, создать полную зрительную и слуховую иллюзию прошлого. Это знали давно. Знали и другое: то, что видит птица или рыба, можно методом биотокового резонанса передать человеку. Изюминка панаринской идеи в том, чтобы “транслировать” человеку зрительную память долгоживущих животных. Панарин отобрал трехсотлетних черепах и пытается заставить их вспомнить то, что они видели за свою долгую жизнь…

Пока из этого ровным счетом ничего не получается. Но ВВ настойчив. Он и сегодня, “подключившись” к очередной черепахе, перебирает бесконечные комбинации импульсов.

А вот что сейчас делает Витовский, я не знаю. Вряд ли он в лаборатории. Там все готово со вчерашнего дня. О чем думает в эти минуты Витовский?

Быть может, он, сняв очки, смотрит на тундру, на небо?

Я видел мир гиперзрением всего лишь несколько минут. Но это врезалось в память навечно. Не верю, что это можно забыть.

Ошеломляет уже сам момент перехода. Такое впечатление было бы у человека, уткнувшегося носом в допотопный телевизор, если бы маленький экран внезапно превратился в огромную стереопанораму современного объемного и цветного кино.

Угол зрения резко увеличился, и все, что я увидел через это распахнутое в мир окно, было ясным до мельчайшего штриха, до тончайших цветовых оттенков. Как будто кто-то протер запылившуюся картину, вынес ее из полутемного подвала, установил в светлом зале — и вспыхнули, заиграли живые краски.

С крыши клиники я видел далекое озерцо: сквозь хрустальной чистоты воду можно было различить каждую трещину каменистого дна. В небе, в солнечном небе, горели ярко-зеленые полосы полярного сияния. За три — четыре минуты я увидел и пестрых турухтанов, полярных петушков, затеявших драку в болотной траве, и аккуратные норки леммингов, и грибы возле карликовых березок. Деталей было безмерно много, я мог бы пересчитать даже лепестки мака на далеком кусте, но мир воспринимался как целое…

Нет, я не успею рассказать об этом.

Через две минуты Панарин будет здесь.

И еще одно:

Я не сирота.

Панарин ошибся. Не знаю, как это ускользнуло от его внимания.

Ей двадцать четыре года. Она геофизик. Сейчас она где-то в тайге.

Что ж, я только первый. Пройдет несколько лет, и само понятие возраста дрогнет, расколется, обратится в прах.

Остались секунды.

С почти физически ощутимой остротой я хочу понять: какие же горы своротят победившие время люди?..

ГорГеннадий Самуилович (1907–1981). Писатель, член ССП. Автор трех с лишним десятков книг. Жил в Ленинграде. Дебютировал в фантастике в 1961 г. Автор научно-фантастических книг “Докучливый собеседник” (1962), “Кумби” (1963, 1968), “Скиталец Ларвеф” (1966), “Глиняный папуас” (1966), “Фантастические повести и рассказы” (1970), “Изваяние” (1972), “Геометрический лес” (1975).

ГорбовскийАлександр Альфредович (1930). Историк, кандидат исторических наук. Автор нескольких научно-популярных книг. Живет в Москве. Работал в системе АН СССР. Дебютировал в фантастике в 1964 г., с тех пор опубликовал несколько научно-фантастических рассказов.

ПодольныйРоман Григорьевич (1933–1990). Журналист, писатель-популяризатор, автор нескольких научно-популярных книг статей. По образованию историк. Жил в Москве. Работал в редакции журнала “Знание — сила”. Дебютировал в фантастике в 1962 г. В 1970 г. вышла научно-фантастическая книга “Четверть гения” а в 1990 г. — сборник “Легкая рука”.

ВаршавскийИлья Иосифович (1909–1974). Писатель, член ССП. До начала литературной деятельности был матросом, инженером-конструктором. Жил и работал в Ленинграде. Дебютировал в фантастике в 1962 г. Перу И.Варшавского принадлежат десятки рассказов, повести, собранные в авторских сборниках “Молекулярное кафе” (1964), “Человек, который видел антимир” (1965), “Солнце заходит в Дономаге” (1966), “Лавка сновидений” (1970), “Тревожных симптомов нет” (1972) и других.

РазговоровНикита Владимирович (1920–1984). Журналист, литературный критик, поэт-переводчик. Жил в Москве. Работал специальным корреспондентом “Литературной газеты”. “Четыре четырки” (1963) — единственное научно-фантастическое произведение Н.Разговорова.

ШахГеоргий — псевдоним советского ученого, доктора юридических наук, публициста. Автор книг и статей по вопросам социального прогнозирования. Дебютировал в фантастике в 1972 г. Автор научно-фантастической повести “О, марсиане!” (1980), романа “Нет повести печальнее на свете” (1984) и рассказов.

Сестра моя Анне, задержав меня в передней, сказала с таинственным видом:

— Филипп, тебе только что звонили.

— Кто?

— Эдгар По.

— Какой-нибудь болван, которому нечего делать?

На узком брезгливом лице Анны появилось страдающее выражение Оно появлялось всегда, когда я бывал раздражен и несдержан.

— Нет, — сказала Анна тихо. — Голос был мечтательный и необычайно красивый. Вероятно, это и был Эдгар По.