Олдос Хаксли - Обезьяна и сущность

Два послушника склоняют головы.

- А теперь, - повернувшись к доктору Пулу, заключает архинаместник, можете зачинать уродцев сколько душе угодно.

Он подмигивает, треплет доктора Пула по щеке, затем берет под руку патриарха и в сопровождении свиты удаляется.

Доктор Пул смотрит им вслед, потом бросает смущенный взгляд на своих охранников.

Его шею обвивают шоколадные руки.

- Какой большой...

- Ну что вы в самом деле! Не на публике же! Не под носом же у этих!

- Какая разница?

И прежде чем он успевает ответить, представители "жизни, как она есть" в два счета снова подступают к нему, хитроумно обвивают его руками и, словно наполовину упирающегося, наполовину счастливого и на все согласного Лаокоона, уводят во мрак. Послушники с отвращением одновременно сплевывают.

Рассказчик

L'ombre etait nuptiale, auguste et solennelle... {*}

{* "Ночь свадебной была, торжественной, священной..." (фр.).}

Его перебивает взрыв бешено-похотливых воплей.

Рассказчик

_Когда гляжу я в пруд в своем саду_

(Или в чужом - в любом саду довольно

И нор угрей, и лун в воде), _мне мнится_,

_Я вижу Нечто с граблями - оно_

Там, в тине, в имманентности, в мерцанье

Небесных лун-угрей _в меня все метит_

В меня - святого, дивного! И все же,

_Коль совесть нечиста - что за докука_!

Не лучше, впрочем, и когда чиста.

Что ж удивляться, если пруд ужасный

На грабли тянет нас? И Нечто бьет,

И я, неловкий человек, в грязи

Иль в жидком лунном свете, благодарно

Других отыскиваю, чтоб слепую

Иль ослепительную жизнь влачить.

Наплыв: средним планом доктор Пул, спящий на песке, нанесенном ветром к подножию высокой бетонной стены. В двадцати футах от него спит один из охранников. Другой поглощен чтением старинного экземпляра "Вечного янтаря". Солнце уже высоко. Крупный план: маленькая зеленая ящерка забирается на откинутую руку доктора Пула. Он лежит неподвижно, как мертвый.

Рассказчик

Это блаженствующее существо явно не доктор биологии Алфред Пул. Ведь сон - это одно из непременных условий переселения душ, первейшее орудие божественной имманентности. Когда мы спим, мы перестаем жить и вместо нас живет (да еще как счастливо!) безымянный Некто, который пользуется возможностью, чтобы восстановить ясность ума, а также исцелить заброшенное и измученное самим собою тело.

От завтрака до отхода ко сну вы можете любым доступным вам способом насиловать природу и отрицать факт существования вашей безликой сущности. Но даже самая рассерженная обезьяна устает в конце концов корчить рожи - ей нужен сон. И пока она спит, живущее в ней сострадание хочешь не хочешь защищает ее от самоубийства, которое она с таким неистовым рвением пыталась совершить в часы бодрствования. Но солнце встает опять, наша обезьяна опять просыпается и возвращается к своей личности и свободе волеизъявления - к еще одному дню ужимок и гримас или, если она того захочет, к началу самопознания, к первым шагам к освобождению.

Переливы возбужденного женского смеха прерывают Рассказчика. Спящий вздрагивает, а после второго, более громкого взрыва смеха просыпается, садится и в замешательстве оглядывается вокруг, не соображая, где он. Опять звучит смех. Проснувшийся оборачивается.

Дальний план с точки, где он сидит: две его темнокожие ночные подруги вылетают из-за дюны и мгновенно исчезают в развалинах музея. Храня сосредоточенное молчание, их по пятам преследует вождь. Все трое скрываются из виду.

Спящий послушник просыпается и поворачивается к своему напарнику.

- Что там такое? - спрашивает он.

- Обычное дело, - отзывается тот, не отрываясь от "Вечного янтаря".

В этот миг в пустынных залах музея раздаются пронзительные вопли. Послушники смотрят друг на друга, потом сплевывают в унисон.

В кадре опять доктор Пул.

- Боже мой! Боже мой! - громко стонет он и закрывает лицо руками.

Рассказчик

В пресыщенность этого утра, наступившего после того, что было вчера, впусти терзающую тебя совесть и принципы, впитанные тобою, когда ты сидел у матери на коленях, а то и лежал на них (головой вниз и с задранным подолом рубашонки), получая заслуженную порку, производимую печально и набожно, но вспоминавшуюся тобой - ирония судьбы! - как предлог и аккомпанемент бесчисленных эротических снов наяву, за которыми, естественно, следовали угрызения совести, а они, в свою очередь, влекли за собою мысль о наказании со всеми сопутствующими ощущениями. И так далее, до бесконечности. Так вот, как я уже говорил, впусти одно в другое, и в результате ты скорее всего обратишься в иную веру. Но в какую? Совершенно не понимая, в чем он теперь убежден, наш бедный герой этого не знает. А вот идет человек, от которого он в последнюю очередь может ждать каких-либо объяснений.

При последних словах Рассказчика в кадре появляется Лула.

- Алфи! - радостно восклицает она. - Я тебя искала.

На несколько секунд в кадре появляются послушники: бросив на нее взгляд, полный омерзения, вызванного вынужденным воздержанием, они сплевывают.

Тем временем, взглянув на "желанья утоленного черты", доктор Пул виновато отводит глаза.

- Доброе утро, - в полном соответствии с этикетом говорит он. Надеюсь... ты спала хорошо?

Лула присаживается рядом с ним, открывает кожаную сумку, которую носит на плече, и достает оттуда полбуханки хлеба и с полдюжины крупных апельсинов.

- В эти дни никто ничего не готовит, - объясняет она. - Один большой пикник, пока не наступят холода.

- О да, безусловно, - отвечает доктор Пул.

- Ты, наверно, ужасно голоден, - продолжает Лула. - После прошлой ночи.

Она улыбается, и ямочки вылезают из укрытия. От смущения доктора Пула бросает в жар, он вспыхивает и пытается сменить тему:

- Хорошие апельсины. В Новой Зеландии они растут плохо, разве что на самом...

- Держи! - прерывает его Лула.

Она протягивает ему краюху хлеба, отламывает такую же себе и впивается в нее крепкими белыми зубами.

- Вкусно, - с набитым ртом говорит она. - Почему не ешь? Доктор Пул, который вдруг почувствовал, что голоден как

волк, но для сохранения приличий не желает признаваться в этом, изящно отщипывает кусочек корочки.

Лула прижимается к ботанику и кладет голову ему на плечо.

- Здорово было, правда, Алфи? - Она откусывает кусок хлеба и, не дожидаясь ответа, продолжает: - С тобой гораздо лучше, чем с другими. Тебе тоже так показалось?

Она бросает на него нежный взгляд.

Крупный план с места, где сидит Лула: лицо доктора Пула, выражающее мучительную неловкость.

- Алфи! - восклицает она. - Что случилось?

- Поговорим лучше о чем-нибудь другом, - в конце концов выдавливает он.

Лула выпрямляется и несколько секунд молча, внимательно разглядывает его.