Фантастика, 1962 год

Я старался погрузиться в текущее мгновение, отвлечься от вечности и безграничности, знакомство с которыми было не за горами. Жизнь с ее радостями. Она была повсюду. Никто из отдыхающих не думал о времени. Зачем? Они жили в единстве с мимолетным, и никто из них не требовал, чтобы прекрасное мгновение остановилось. Но, как позже я узнал, пожелал остановить мгновение человек, от которого трудно было ожидать этого.

Я только что закончил одну партию в шахматы и уже расставлял на доске фигуры, чтобы начать другую, когда в гостиную ленивой походкой вошла сестра-хозяйка и сказала, что внизу, в вестибюле, меня ждет какой-то гражданин.

– Кто же именно? - спросил я.- Разве он себя не назвал?

– Назвал. Да я забыла фамилию. Какой-то профессор.

“Уж не Обидин ли явился сюда”,- подумал я, но, спустившись в вестибюль, еще издали узнал чемодановскую шубу.

– Извините, Павел Дмитриевич, что нарушил ваш покой. Важное и срочное дело.

Я указал Чемоданову диван в углу, где можно было поговорить, никому не мешая. Но Чемоданов не сел на диван, а продолжал стоять.

– Может, прокатимся до Зеленогорска? Со мной машина. По дороге побеседуем.

Я согласился, чтобы убить время. Ведь, в сущности, в доме отдыха я только и занимался тем, что убивал время.

Мы доехали до Зеленогорcка. Чемоданов остановил машину возле, ресторана “Ривьера”.

– Зайдем, - сказал он щему-то настороженным и доверительным шепотком. - Закусим. А за коньячком и поговорим. Тема разговора такая. Требует подготовки.

В ресторане в этот час, кроме нас, не оказалось никого, если не считать подвыпившего и задремавшего за столиком старика.

– Жизнь прожил, - покосился на него Чемоданов, - а с ее радостями расставаться не хочет. Что ж, это естественно. Я это понимаю. А вы?

– Я не разделяю вашего восторга.

– Ну, ну, - шутливо погрозил он пальцем. - Не разделяет, а сам собирается… - он не докончил фразу, многозначительно посмотрел на меня и налил коньяк в рюмки.

Мы чокнулись.

– Не будем уточнять, - Чемоданов усмехнулся. - Да и конкретизация этого предмета, о котором идет речь, дело не простое. Раньше бы сказали: ме-та-фи-зи-чекое. Выпьем лучше за жизнь и за ее радости. Да, именно за радости. А всякие отвлеченности оставим для вашего шефа Обидина. Он, конечно, гений. Бесспорно! Но что такое гений? Это человек себе на уме. Запомните этот афоризм.

– Запомню, - -сказал я.

– Так вот. Не будем уточнять. Не надо. Да и слов нет в бедном человеческом языке. Как сказал поэт: “Молчи, скрывайся и таи и чувства и мечты свои”. Вот я и таю. “Как сердцу высказать себя? Другому как понять тебя?…”

– У вас отличная память. Но я не понимаю…

– Ну! Ну! Не делайте вид. Не вчера же вы родились… Это вам обещано радоваться вновь и познать новую жизнь. Ну, ладно. Молчок. Не тема для разговора в ресторане. “Поймет ли он, чем ты живешь. Мысль изреченная есть ложь…”

Он еще налил коньяку. Выпил. И в его глазах появилось не свойственное ему выражение иронии.

– Фауст. Советский Фауст. - Он погрозил мне пальцем. - Но Фауст заплатил за это недешево по тем ценам. Душой. Душенькой. А вы собираетесь получить все бесплатно. Я всегда был о вас особого мнения. “Этот товарищ, - предсказывал я, - пойдет далеко”.

– Только, пожалуйста, без пошлостей.

– Далеко пойдет. Уж, кажется, и некуда дальше. Все знаю. Но таю. И как Обидину удалось получить разрешение на этот, не имеющий прецедентов опыт и как выбор пал на вас? Ничего себе командировочка! Не нравится это слово? И это выражение не устраивает? Так можно и никак не называть. Термин Обидина “временная смерть” неудачен. При чем тут смерть, когда речь идет о бессмертии?

– Может, все-таки переменим тему разговора?

– Охотно. О чем же говорить? Ходил вчера в театр. Видел пьеску из жизни ученых. Главный герой, профессор, все никак не может наладить отношения с женой и Детьми. Семейный конфликт. А в лаборатории у себя занимается сущими пустяками. Ищет средство от чесотки. Приземленно очень. Быт. Как вы относитесь к быту?

– Никак.

– Это не ответ. Без быта мы все не более как схемы. Ваш Обидин этого не понимает, хоть и почти гений. А я, признаться, люблю быт. В квартире все удобства. Ванна. Газ. Мусоропровод. Телевизор. Но хожу мыться в баню. И знаете, немножко тоскую по коммунальной квартире. Теперь это редкость. Домов настроили. Исчезли бытовые конфликты. Хорошо! Отлично! Культурно! Но скучно. Вы об этом думали?

– Не думал.

– Зря..

– Что зря?

– Ничего. Пошутил. И хорошее на плохое менять не намерен. Зачем? Каждый ценит удобства. За что предлагаете выпить? Давайте выпьем за…

– За что?

Он не ответил, a внезапно меня спросил: - А чтo бы взяли?

– Куда?

– Ну в свое путешествие, свой вояж, как выражались в прошлом веке.

– А вы что бы взяли на моем месте? Свою знаменитую шубу?.

– Хотя бы и шубу. Это вещь.

Он помолчал. Потом, приблизив ко мне свое лицо, вдруг спросил шепотком: - Уступите?

– Что уступлю?

– Понимаете.сами, о чем идет речь.

– Не понимаю.

– Не притворяйтесь. Так уступите или нет?

– Что?

– Время. Времечко.

– Ах, вот о чем вы просите. Время? А зачем оно вам?

– Ценю. Собственно, нет на Земле большей ценности, чем оно.

– Для кого как.

– Так уступите?

Он рассмеялся и погрозил мне пальцем.

– Я уже говорил c Обидиным. Он ни в какую. С его точки зрения я не тот человек, а вы тот. Моралисты! Ну, ладно. Пока довольно об этом. Хватит. Молчок. “Молчи, скрывайся и таи и чувства и мечты свои…”

Я посмотрел сквозь стекло автобуса. Мелькнуло лицо школьника, возвращающегося из школы. Я задержал свой взгляд на этом детском смеющемся лице. В автобус вошла стaруха-колхозница. И я долго-долго смотрел на нее, на ее худую суровую фигуру, на ее морщинистый рот, на ее огрубевшие от работы пальцы, которыми она неумело держала билет. Я смотрел на все, что было вокруг, с каким-то острым и незнакомым мне чувством. Я еще был здесь, в этом городе, среди своих современников, но уже все начало отдаляться, и от этого становилось еще прекраснее. Я вышел из автобуса на углу Невского и Садовой. По тротуару текла толпа. Прохожим не было до меня никакого дела. Никто из них не подозревал, что среди них идет человек, которому суждено оторваться от бегущего мгновения и сделать необыкновенный прыжок через “ничто”. Им не было никакого дела до меня. Но каждый из них был нужен мне, бесконечно нужен и дорог.

– Люди, остановитесь! Современники мои, - хотелось сказать мне, - задержитесь на минутку!

Но я этого не сказал. Да и кто бы решился это сказать, будучи на моем месте? Большие искренние чувства чуждаются громких и красивых фраз.

На скамейке в Михайловском саду сидела девушка. Может быть, она кого-нибудь ждала. Во всяком случае, не мeня. Я сeл рядом с ней. И заговорил.