Фантастика, 1966 год. Выпуск 3

Но нельзя не отдать и должное подобной фантастике: своей “реалистичностью”, научной конкретностью гипотез она заразила многих и многих своих читателей страстным стремлением участвовать в претворении мечты в жизнь. Сколько людей обязаны выбором своего жизненного пути книгам А. Беляева, В. А. Обручева и других наших фантастов!

Самым крупным и своеобразным фантастом этого периода был Александр Беляев. В его творчестве с наибольшей силой выразились особенности развития фантастики того времени. Будучи самым деятельным, самым талантливым нашим писателем-фантастом конца 20-х годов, он, по существу, был разведчиком новых путей для тех, кто следовал за ним. Именно с приходом Беляева в фантастику (1925 год) в ней появилась, а затем укрепилась особая тема - судьба открытия (а с ним - и человека) в буржуазном мире. В творчестве Беляева она представлена широко известными книгами, созданными в конце 20-х годов (“Голова профессора Доуэля”, “Человек, потерявший лицо”, “Властелин мира”, “Продавец воздуха”, “Вечный хлеб”, “Человек-амфибия”).

А. Беляев показывает, как смелый творческий поиск больших ученых (Сальвадор, Доуэль и другие) приходит в противоречие с господствующими в буржуазном мире законами хищничества, стремления к наживе, уродующими людей и их отношения. Герои Беляева бегут из этого мира (уходят Ихтиандр и Престо, погибают Доуэль и Энгельбрехт) - это символическое выражение разлада мечты и действительности в капиталистическом обществе.

Как и в ранней советской фантастике, научное открытие в романах А. Беляева имеет определенный социальный резонанс; в отличие от своих предшественников Беляев много конкретнее в детализации обстановки, характеров, противоречий; в тяготении к социальным аспектам науки он продолжатель традиции, но в подходе к теме - оригинальный, своеобразный новатор, сумевший создать неповторимый сплав социального с романтическим. Это удалось Беляеву потому, что он последовательно ставил в центр своих произведений романтического героя, находящегося в разладе с действительностью и одержимого поистине романтической мечтой о будущем. Если собрать вместе повести, романы и рассказы А. Беляева 20-х годов, то окажется, что большинство из них связано единой, общей и очень романтически звучащей темой: мечтой о победе науки над несовершенством человека, о беспредельных будущих горизонтах человеческих возможностей. Человек как объект научного открытия - одна из главных оригинальных тем фантастики Беляева (человек-рыба, человек-птица, человек - генератор волн, человек-термо, человеческий мозг в теле слона и т. д. и т. д.); и это позволяло ему “очеловечить науку”, сделать переживания людей, а не технические детали главным в фантастике. (Внешним выражением этих особенностей явился преимущественный интерес Беляева к биологии, а не к технике, как это было в предшествовавшей ему фантастике.) Беляев резко повысил и научную достоверность советской фантастики, расширил ее сюжетные возможности, широко вводя в нее приключенческий элемент. Все это снискало непреходящую популярность его книгам. Интересно заметить, как изменилась роль всех этих компонентов фантастики к этому времени. Отказ от глобальности в пользу локальности событий означал отказ от широких исторических обобщений; у А. Беляева “потеря истории” восполнялась “очеловечиванием науки”; у его продолжателей она не компенсировалась ничем. Приключения в ранней советской фантастике были естественным компонентом, порожденным самим бытом тех лет; теперь они становились внешним элементом. (В своих теоретических статьях о фантастике Беляев сознательно выдвигал это как технологический прием - в этом была заложена угроза превращения приключенчества в самоцель; утрата исторической перспективы ограничивала показ общественных классовых противоречий изображением примитивной шпионскодиверсионной деятельности враждующих разведок. Вместо развертывания, продолжения в будущее общественных социальных тенденций - преобладание научно-технической фантастики, которая поневоле (из-за отсутствия исторической перспективы) была ограничена показом локальных, хотя и интересных, научных и технических возможностей. Научно-технический пафос и деловитая мечта постепенно вытесняли из фантастики художественное обобщение и эмоционально-доступный образ.

Критика противоречий капиталистического общества нередко перерастала в фантастике в едкий памфлет, сатиру, гротеск. Элементы памфлета есть уже в “Человеке, потерявшем лицо” Беляева. Удачные фантастические памфлеты создали Б. Туров (“Остров гориллоидов”) и М. Зуев-Ордынец (“Панургово стадо”), высмеявшие бредовые замыслы империалистов использовать животных как солдат в борьбе с Советской Россией. Цинизм государственных деятелей империалистической Британии, извращенность отношений в мире всеобщей “куплипродажи” высмеял в своем эксцентрическом памфлете “Конец здравого смысла” АН. Шишко, рассказав о похождениях ловкого авантюриста, который фантастическим путем приобрёл сходство с принцем Уэльским. Сатирическое изображение волчьих нравов американской цивилизации дал скрывшийся под псевдонимом Рис Уилки Ли автор звонкого фантастического памфлета “Блеф”. Герои “Блефа” - три молодых американца, которые выдавали себя… за марсиан. Десять лет спустя таким же “блефом” Орсон Уэллес ошеломил всю Америку. Близки по стилевым особенностям, по использованию фантастических элементов к фантастическим памфлетам упомянутые выше сатирические романы И. Эренбурга и Б. Лавренева, где также подвергалась осмеянию вырождающаяся буржуазная демократия.

Однако многие фантастические сатиры тех лет страдали мелкотемьем, ведь лишь наличие “дальнего прицела”, крупномасштабность, непрерывное сопоставление настоящего с эталоном будущих веков могло позволить создать настоящую, большую сатирическую фантастику. Таким “дальним” видением обладал Вл. Маяковский. Уже его поэзии свойственны были гиперболичность, глобальность и историчность мышления.

Вспомним разговор с потомками (в поэмах “Про это”, “Во весь голос”). Это не формальный прием, не оригинальничанье, а внутреннее мироощущение поэта, остро чувствовавшего движение истории, слитность мировой жизни в единое целое.

Исследователь творчества Маяковского, А. Метченко, удачно замечает, что, только глядя из космоса, можно было написать строки: “Дремлет мир, на Черноморский округ синь - слезищу морем оброня”. Это было написано вскоре после романтической сказки “Летающий пролетарий”, в которой поэт пытался заглянуть в будущее, в быт коммунизма, в будни людей, переделавших землю и покоривших воздух.