НФ: Альманах научной фантастики 6 (1967)

– Но вы-то отлично знаете, что он не шарлатан, не фокусник и даже не телепат.

– В том-то и дело, что не знаю. Да и он сам не дает себя узнать. Ведет себя самым недопустимым образом.

– Что вы имеете в виду?

– Все… Сначала помогал этому фантасту Черноморцеву-Ост-ровитянину писать его космические романы, а сейчас помогает вам делать вашу диссертацию. Уж лучше бы остался при своем фантасте. Нет, я этого не могу допустить.

– Что не можете допустить?

– Чтобы в вашу диссертацию проникла вся эта сомнительная игра со здравым смыслом.

– Вы это окончательно? - спросил Серегин. - Или еще подумаете?

– Хорошо, - сказал я. - На неделю отложу свой ответ. Надеюсь, что вы сами взвесите все "за" и "против" и откажетесь от своего странного намерения.

Неделя прошла.

Она прошла в сомнениях, в бессоннице, в конфликте с самим собой. Я высоко ценил способности аспиранта Серегина, удивлялся его энтузиазму, энергии, оригинальному складу его характера и ума. Но всему есть границы. Чувство реальности, здравый смысл не позволяли мне согласиться на этот рискованный и нелепый эксперимент. Многие представляют себе ученых романтиками и чудаками, какими их нередко изображают писатели в угоду сложившимся традициям и благодаря плохому знанию этой среды. На самом же деле ученые так же любят обыденность, как и представители самых прозаичных профессий. Они менее всего подготовлены к восприятию чего-то совершенно неожиданного, слишком парадоксального, почти невозможного, граничащего с чудом. Они презирают всякую шумиху и сенсацию - одни из любви к строгой истине, другие (большинство) из привязанности к привычному, доступному, легко соглашающемуся с обыденной логикой. Не надо думать, что каждый ученый - это не сумевший реализовать свои потенции Лобачевский или Эйнштейн. И плохо будет Лобачевскому или Эйнштейну, если они не сумеют обосновать свое теоретическое чудо, свою занятую у далекого будущего идею.

Серегин не был ни Лобачевским, ни Эйнштейном. Его теоретическое чудо досталось ему в подарок от будущего слишком легко и случайно. Морально он не имеет права брать от судьбы этот подарок. Ни Лобачевский, ни Эйнштейн не подобрали свое теоретическое чудо на тротуаре, как находят оброненный кем-то кошелек. В противном случае они отнесли бы его в стол находок. А Серегин хочет воспользоваться находкой. И я не могу, не имею морального права это одобрить.

В этот раз Сережа торговал книгами под открытым небом на легком столике-раскладушке возле памятника Добролюбову.

– Мне надо с вами поговорить, - сказал я.

– Сейчас я на работе. И не имею права заниматься посторонними разговорами.

– Хорошо. Я обожду. Посижу в сквере.

Ждать мне пришлось около часа.

Сережа тихо подошел ко мне и сел рядом. Лицо его уже не казалось строгим и холодным, а приняло добродушно-обыденное выражение.

– Ну, что там у вас? Выкладывайте.

– Вы что ж? - спросил я. - Решили помочь моему аспиранту написать диссертацию?

– А почему бы и нет? - сказал Сережа и усмехнулся.

Я тоже усмехнулся и сказал:

– К сожалению, он хочет превратить защиту обычной кандидатской диссертации в мировое событие.

– Не он хочет, - поправил меня Сережа. - Я.

– И с какой целью?

– Дело тут не в цели, а скорее в характера.

– Я знаю характер своего аспиранта.

– Дело не в его характере, а в моем.

– Какое отношение ваш характер имеет к его диссертации? Не понимаю.

– Сейчас объясню. Не могу же я придти в Академию наук или в редакцию газеты и сказать, что я пришел поделиться с человечеством своим опытом.

– А что, собственно, вам мешает? Если вам есть что сказать человечеству, то как раз туда и следует обратиться.

– Я бы обратился, но как-то неловко. Боюсь шумихи. Глядишь, еще и почести окажут, как представителю внеземной цивилизации. А мне этого не надо. Я этого не люблю. А фотокорреспонденты способны навести на меня ужас.

– Этого не избежишь, - сказал я.

– А я все-таки постараюсь избежать. Фотокорреспонденты не ходят на защиту кандидатских диссертаций. Все это пройдет без шума, без огласки, как явление довольно обычное. Вы понимаете мою мысль?

– Признаюсь, не совсем.

– Я хочу остаться в тени, пожить, как живут рабочие, служащие, учителя, районные врачи. Мне нравятся эти люди. Я не выношу всяких сенсаций и не хочу выделяться.

– А ваша миссия? - спросил я.

– То-то и оно. Я и без того откладывал беседу с человечеством. Но сколько же можно тянуть? Время здесь у вас, на Земле спешит так же, как у нас. Но есть и другая причина. Личная. Серегин мой друг, Я хочу ему помочь. Он этого, в конце концов, заслуживает. Вы, кажется, не согласны?

– Не согласен.

– Напрасно. Я постараюсь вас убедить. Ваш аспирант, как никто на Земле, ждал этого разговора, этого контакта. И он его дождался. Он будет посредником. Он этого достоин. А потом во всем этом деле мне нравится и другое.

– Что?

– Обыденность. Простота. Отсутствие всякой парадности. Защита кандидатской диссертации. А идея не совсем обычная, далекая от трафарета. Контакт между двумя цивилизациями - земной и внеземной. И не только гипотеза, а факт.

– Факт? - спросил я. - Но где ж?

– Здесь, - ответил он тихо. - Рядом с вами. На скамейке. Вам этого недостаточно?

– Дело ведь не только в моей придирчивости. Там будут и другие члены Ученого Совета. Среди них есть и мои недруги, недоброжелатели моего аспиранта. Он немножко заносчив. Не умеет скрыть свою эрудицию. И насмешлив, насмешлив выше всякой меры. Предвижу осложнения.

– Напрасно, Я ведь буду там и все улажу.

– При помощи телепатии и гипноза?

– Зачем? При помощи трезвых фактов, которые я им тут же предъявлю. Они поймут, кто я, откуда и с какой целью.

– Вы думаете, поймут?

– А вы?

– Я думаю, не все. Николаичев наверняка не поймет, а Хорошко… Есть у нас такой… Хоть и поймет, но притворится, что не понял.

– Перед очевидными фактами и им придется склонить голову.

– Не знаю. Не уверен. В свое время не склонили же головы перед генетикой, хотя у генетиков тоже были факты.

– Время было другое.

– Нет, - сказал я, - советую вам избрать более естественный путь для этого контакта. Не любите сенсации, шумиху? А я, думаете, люблю? Потому и не допущу, что это противоречит научной этике.

– Не будьте слишком категоричным.

– Вы называете это категоричностью?

– А что это?

– Принципиальность.

– Принципиальность? Вот не думал.

Сережа встал.

– Извините. Обеденный перерыв на исходе, а мне еще закусить надо, забежать в буфет. Если не возражаете, я к вам зайду. Продолжим наш разговор.

И разговор был продолжен.

– Я знаю - сказал Сережа тихо, - вы не верите, что я оттуда.