Гарри Гаррисон - Молот и крест

Гебридец медленно встал, выплюнул зуб, потом другой. Посмотрел вокруг, пожал плечами. Труп раба бросили, повернулись и ушли к лагерю.

– Ну, вот, ты и добился, парень, – сказал Торвин.

– Чего добился?

– Сейчас возможно только одно.

– Что?

– Хольмганг, поединок насмерть.

Шеф лежал на соломенном матраце у горна, беспокойно ворочаясь во сне. Торвин накормил его сытным обедом, который в других условиях он бы приветствовал после все уменьшающихся порций. В лагере стало трудно с продовольствием. Но ржаной хлеб и жареная говядина тяжело лежали в желудке Шефа. И еще тяжелее были его мысли. Ему объяснили правила хольмганга, они сильно отличаются от обычной схватки, такой, в какой он убил ирландца Фланна несколько месяцев назад. Он знал, что все преимущества на стороне противника. Но выхода нет. Вся Армия с нетерпением ждала утренней схватки. Он в ловушке.

И по-прежнему он думал о машинах. Как их строят? Как построить еще лучше? Как пробить стены Йорка? Он медленно погрузился в тяжелый сон.

Он на какой-то отдаленной равнине. Перед ним возвышаются чудовищные стены. Такого размера, что стены Йорка, да и любые другие построенные смертными кажутся крошечными. Высоко на них фигуры, которые он видел раньше в своих снах – «видениях», как называет их Торвин, – массивные фигуры с лицами, как лезвия топоров, со строгим серьезным выражением. Но теперь на лицах озабоченность, тревога. Впереди к станам поднимается другая фигура, еще более гигантская, чем боги, такая огромная, что возвышается даже над стеной, на которой стоят боги. Но у этой фигуры нечеловеческие пропорции: мощные ноги, толстые руки, разбухший живот, зубастая пасть – все вместе напоминает гигантского шута. Недоумок, один из тех, что рождаются недоразвитыми и, если отца Андреаса не оказывается поблизости, быстро упокоиваются где-нибудь в болотах Эмнета. Гигант подгоняет огромную лошадь, соответствующую ему по размерам, лошадь тащит телегу, на ней камень величиной с гору.

Шеф понимает, что камень должен закрыть брешь в стене. Стена не завершена, но почти закончена. Солнце в этом странном мире садится, и Шеф знает, что если стена будет закончена до захода солнца, произойдет нечто ужасное, невероятно страшное. Поэтому боги смотрят с такой тревогой, поэтому гигант так подгоняет свою лошадь – Шеф видит, что это жеребец, – подгоняет с возгласами радости и ожидания.

Ржание откуда-то сзади. Еще одна лошадь, на этот раз более нормальных пропорций. Кобыла, с гнедой шерстью и гривой, закрывающей глаза. Она снова ржет и скромно отворачивается, словно не понимая, какой эффект вызвал ее призыв. Но жеребец услышал. Он поднял голову. Сбросил постромки. Выглянул и напрягся его член.

Гигант кричит, бьет жеребца по голове, старается закрыть ему глаза. Жеребец раздувает ноздри, гневно ржет, слышит ржание кобылы, на этот раз совсем близко, норовисто бьет копытами, поднимается на дыбы, обрушивается на гиганта, на постромки. Переворачивается телега, катится вниз камень, гигант прыгает от досады. Жеребец освободился, он скачет к кобыле, чтобы погрузить свой поднятый длиной в цепь член. Но кобыла застенчиво отворачивается, отходит в сторону, уводит за собой жеребца, потом уносится стремглав. Лошади переходят на галоп, жеребец медленно нагоняет кобылу, и обе скрываются из виду. Гигант бранится и прыгает в комической пантомиме гнева. Солнце село. Одна из фигур на стене мрачно приближается, на ходу надевая металлические рукавицы.

Приближается расплата, думает Шеф.

Он снова на равнине, смотрит на окруженный стеной город. Могучие стены выше тех, что окружают Йорк, но они по крайней мере человеческих масштабов, так же как и тысячи фигур за стенами и перед ними. Снаружи воздвигают гигантское сооружение – не кабан, как таран Рагнарсонов, а огромный конь. Деревянный конь. «Какой смысл в деревянном коне?» – думает Шеф. – «Конечно, никого он не обманет».

И люди на стенах не обмануты. Со стен в коня летят тысячи стрел. Стреляют и в людей, которые поворачивают тяжелые колеса. Стрелы отскакивают, некоторые из людей падают, но их место занимают сотни других. Конь движется к стенам, он выше их. Шеф знает, что то, что будет происходит дальше, разрешит многолетний кризис, который уже поглотил тысячи жизней и может поглотить еще тысячи. Что-то еще говорит ему, что происходящее здесь будет многие поколения занимать воображение людей, но мало кто будет понимать, что происходило на самом деле, все предпочтут вымышленные истории.

Неожиданно Шеф слышит знакомый голос. Голос, который предупредил перед ночной битвой на Стуре. Все с тем же оттенком веселой заинтересованности.

– Смотри внимательно, – говорит голос.

Конь раскрывает пасть, оттуда высовывается язык, ложится на стену. А из пасти...

Торвин трясет его, безжалостно дергает за плечо. Шеф сел, все еще пытаясь понять увиденное во сне.

– Пора вставать, – сказал Торвин. – У тебя впереди трудный день. Надеюсь, ты доживешь до его конца.

Архидьякон Эркенберт сидел в помещении башни высоко над центральным залом собора. Он придвинул к себе свечу. Перед ним целых три свечи, все из лучшего пчелиного воска, не вонючего и дешевого, и свечи дают яркий свет. Эркенберт удовлетворенно поглядел на них и взял из чернильницы гусиное перо. Ему предстояла тяжелая, трудная работа, и результаты ее будут печальны.

Перед ним лежала груда кусков кожи, на них писали, соскабливали написанное, писали снова. Дьякон взял перо и свежий кусок кожи. И написал:

De parochia quae dicitur Schirlam desunt nummil XLVIII " " " " " " " Fulford " " " " XXXVI " " " " " " " Haddinatunus " " " " LIX

Список все продолжался. В конце дьякон провел черту под суммами невыплаченной церковной десятины, перевел дыхание и начал тяжелейший труд – сложение. «Octo et sex, – бормотал он, – quattuordecim. Et novo, sunt... viginta tres. Et septem...» Чтобы облегчить труд, он начал чертить линии на исписанных клочках кожи, перечеркивая, когда набирался десяток. Количество записей увеличивалось, и он начал ставить значки между XL и VIII, между L и IX, чтобы напомнить себе, какие суммы уже сложил, а какие нет. Наконец он пришел к первому результату, твердой рукой записал его – CDXLIX и снова занялся списком, суммируя пропущенные числа. «Quaranta et triginta sunt septuaginta. Et quinquaginta. Centum et viginta». Послушник, украдкой заглянувший в дверь несколько минут назад – не нужно ли чего, в страхе вернулся к товарищам.

– Он называет числа, каких я и не слышал, – сообщил он.

– Он удивительный человек, – сказал один из старых монахов. – Бог уберег его от зла при знакомстве с такими черными знаниями.

– Duo milia quattuor centa nonaginta, – произнес Эркенберт и записал этот результат: MMCDXC. Теперь два числа оказались рядом: MMCDXC и CDXLIX. После еще ряда подсчетов и вычеркиваний получился окончательный ответ: MMCMXXXIX. Только сейчас и начнется настоящий труд. Это сумма доходов, не полученных за один квартал. А сколько получится за год, если божественная кара, эти викинги, так долго еще будут преследовать людей Господа? Многие, даже известные arithmetici, избрали бы долгий путь и просто добавили бы одно к другому четыре раза. Но Эркенберт считал себя выше таких увиливаний. И начал наиболее трудную из всех дьявольских процедур – умножение римских цифр.