В мире фантастики и приключений. Выпуск 9. Белый камень Эрдени. 1982 г.

– Этот старик, - произносит он, тщательно вылизывая лапу, - его действительно оживили?

– Да.

– Он снова живой, ходит, говорит?

– Вряд ли он говорит и тем более ходит, но он живой.

– Жаль, - ворчит Щекн.

– Жаль?

– Да. Жаль, что он не говорит. Интересно было бы узнать, что "там"…

– Где?

– Там, где он был, когда стал мертвым.

Я усмехаюсь.

– Ты думаешь, там что-нибудь есть?

– Должно быть. Должен же я куда-то деваться, когда меня не станет.

– Куда девается электрический ток, когда его выключают? - спрашиваю я.

– Этого я никогда не мог понять, - признается Щекн. Но ты рассуждаешь неточно. Да, я не знаю, куда девается электрический ток, когда его выключают. Но я также не знаю, откуда он берется, когда его включают. А вот откуда взялся я - это мне известно и понятно.

– И где же ты был, когда тебя еще не было? - коварно спрашиваю я.

Но для Щекна это не проблема.

– Я был в крови своих родителей. А до этого - в крови родителей своих родителей.

– Значит, когда тебя не будет, ты будешь в крови своих детей…

– А если у меня не будет детей?

– Тогда ты будешь в земле, в траве, в деревьях…

– Это не так! В траве и деревьях будет мое тело. А вот где буду я сам?

– В крови твоих родителей тоже был не ты сам, а твое тело. Ты ведь не помнишь, каково тебе было в крови твоих родителей…

– Как это - не помню? - удивляется Щекн. - Очень многое помню!

– Да, действительно… - бормочу я, сраженный. - У вас же генетическая память…

– Называть это можно как угодно, - ворчит Щекн. - Но я действительно не понимаю, куда я денусь, если сейчас умру. Ведь у меня нет детей…

Я принимаю решение прекратить этот спор. Мне ясно: я никогда не сумею доказать Щекну, что "там" ничего нет. Поэтому я молча сворачиваю продовольственный пакет, укладываю его в заплечный мешок и усаживаюсь поудобнее, вытянув ноги.

Щекн тщательно вылизал вторую лапу, привел в идеальный порядок шерстку на щеках и снова заводит разговор.

– Ты меня удивляешь, Лев, - объявляет он. - И все вы меня удивляете. Неужели вам здесь не надоело? Зачем работать без всякого смысла?

– Почему же - без смысла? Ты же видишь, сколько мы узнали всего за один день.

– Вот я и спрашиваю: зачем вам узнавать то, что не имеет смысла? Что вы будете с этим делать? Вы все узнаете и узнаете и ничего не делаете с тем, что узнаете.

– Ну, например? - спрашиваю я.

Щекн - великий спорщик. Он только что одержал одну победу и теперь явно рвется одержать вторую.

– Например, яма без дна, которую я нашел. Кому и зачем может понадобиться яма без дна?

– Это не совсем яма, - говорю я. - Это скорее дверь в другой мир

– Вы можете пройти в эту дверь? - осведомляется Щекн.

– Нет, - признаюсь я, - не можем.

– Зачем же вам дверь, в которую вы все равно не можете пройти?

– Сегодня не можем, а завтра сможем.

– Завтра?

– В широком смысле. Послезавтра. Через год…

– Другой мир, другой мир… - ворчит Щекн. - Разве вам тесно в этом?

– Как тебе сказать… Тесно должно быть нашему воображению.

– Еще бы! - ядовито произносит шекн. - ведь стоит вам попасть в другой мир, как вы сейчас же начинаете переделывать его на подобие вашего собственного. И, конечно же, вашему воображению снова становится тесно, и тогда вы ищете еще какой-нибудь мир и опять принимаетесь переделывать его.

Он вдруг резко обрывает свою филиппику, и в то же мгновение я ощущаю присутствие постороннего. Здесь. Рядом. В двух шагах. Возле постамента с мифологическим чудищем.

Это совершенно нормальный абориген - судя по всему, из категории "человеков" - крепкий статный мужчина в брезентовых штанах и брезентовой куртке на голое тело, с магазинной винтовкой, висящей на ремне через шею. Копна нечесаных волос спадает ему на глаза, а щеки и подбородок выскоблены до гладкости. Он стоит у постамента совершенно неподвижно, и только глаза его неторопливо перемещаются с меня на Щекна и обратно. Судя по всему, в темноте он видит не хуже нас. Мне непонятно, как он ухитрился так бесшумно и незаметно подобраться к нам.

Я осторожно завожу руку за спину и включаю линган транслятора.

– Подходи и садись, мы друзья, - одними губами говорю я.

Из лингана с полусекундным замедлением несутся гортанные, не лишенные приятности звуки.

Незнакомец вздрагивает и отступает на шаг.

– Не бойся, - говорю я. - Как тебя зовут? Меня зовут Лев, его зовут Щекн. Мы не враги. Мы хотим с тобой поговорить.

Нет, ничего не получается. Незнакомец отступает еще на шаг и наполовину укрывается за постаментом. Лицо его по-прежнему ничего не выражает, и не ясно даже, понимает ли он, что ему говорят.

– У нас вкусная еда, - не сдаюсь я. - Может быть, ты голоден или хочешь пить? Садись с нами, и я с удовольствием тебя угощу…

Мне вдруг приходит в голову, что аборигену должно быть довольно страшно слышать это "мы" и "с нами", и я торопливо перехожу на единственное число. Но это не помогает. Абориген совсем скрывается за постаментом, и теперь его не видно и не слышно.

– Уходит, - ворчит Щекн.

И я тут же снова вижу аборигена - он длинным, скользящим, совершенно бесшумным шагом пересекает улицу, ступает на противоположный тротуар и, так ни разу и не оглянувшись, скрывается в подворотне.

2 июня 78 года. Лев Абалкин воочию.

Около 18.00 ко мне ввалились (без предупреждения) Андрей и Сандро. Я спрятал папку в стол и сразу же строго сказал им, что не потерплю никаких деловых разговоров, поскольку теперь они подчинены не мне, а Клавдию. Кроме того я занят.

Они принялись жалобно ныть, что пришли вовсе не по делам, что соскучились и что нельзя же так. Что-что, а ныть они умеют. Я смягчился. Был открыт бар, и некоторое время мы с удовольствием говорили о моих кактусах. Потом я вдруг совершенно случайно обнаружил, что говорим мы уже не столько о кактусах, сколько о Клавдии, и это еще было как-то оправдано, поскольку Клавдий своей шишковатостью и колючестью мне самому напоминал кактус, но я и ахнуть не успел, как эти юные провокаторы чрезвычайно ловко и естественно съехали на дело о биореакторах и о Капитане Немо.

Не подавая виду, я дал им войти в раж, а затем, в самый кульминационный момент, когда они уже решили, что их начальник вполне готов, предложил им убираться вон. И я бы их выгнал, потому что здорово разозлился и на них, и на себя, но тут (опять же без предупреждения) заявилась Алена. Это судьба, подумал я и отправился на кухню. Все равно было уже время ужинать, а даже юным провокаторам известно, что при посторонних о наших делах разговаривать не полагается.

Получился очень милый ужин. Провокаторы, забыв обо всем на свете, распускали хвосты перед Аленой. Когда она их срезала, распускал хвост я - просто для того, чтобы не давать супу остыть в горшке. Кончился этот парад петухов великим спором: куда теперь пойти. Сандро требовал идти на "Октопусов" и притом немедленно, потому что лучшие вещи у них бывают в начале. Андрей горячился, как самый настоящий музыкальный критик, его выпады против "Октопусов" были страстны и поразительно бессодержательны, его теория современной музыки поражала своей свежестью и сводилась к тому, что нынче ночью самое время опробовать под парусом его новую яхту "Любомудр". Я стоял за шарады, или, в крайнем случае, факты. Алена же, смекнувшая, что я сегодня никуда не пойду и вообще занят, расстроилась и принялась хулиганить. "Октопусов" - в реку! - требовала она. - По бим-бом-брамселям! Давайте шуметь!" И так далее.