В мире фантастики и приключений. Выпуск 3. 1964 г.

– Не могла же я за полтора года так измениться. Ты, наверно, шутишь, Николай?

– Нет, не шучу. - Теперь начинаю удивляться я. - Меня зовут Николай Ларионов.

– Я знаю. Но ты не мог забыть меня. Ты здоров, дорогой?

Глаза незнакомой девушки смотрят на меня озабоченно. В них страх и надежда.

– Как же это могло случиться? Прошло всего полтора года, как мы виделись с тобой. Я улетела в Антарктику, и ты меня провожал. Всего полтора года, а ты, Коля, смотришь на меня так, словно видишь впервые.

– Впервые? Это так и есть. Полтора года назад меня не было здесь.

– А где же ты был?

Я чувствую, что мне не уйти от ответа, не увильнуть.

– Полтора года назад я был далеко.

– Где? - тихо спросила девушка.

– В окрестностях Сатурна, - ответил я так же тихо.

Девушка побледнела. Не знаю, почему она так побледнела. Вся краска отлила с ее лица. Затем она повернулась и пошла. Шла, не оглядываясь и не спеша, словно в темноте. Она, наверно, подумала, что я сошел с ума. Я не хотел и не мог вдаваться в подробности. Для этого еще не пришло время. Но как мне хотелось крикнуть ей вслед: "Вернись! Не уходи! Я ведь не сказал самого главного".

Нет, о самом главном не могло быть и речи.

Придя к себе в номер, я долго ходил из угла в угол. Значит, существует мой двойник? Девушка ведь не сомневалась в том, что она меня знала. Глупое положение. Чертовски глупое, идиотское. Что же делать? Посвятить девушку в свою тайну? Я не имею права. Придет время, когда она узнает, кто я. Но это время придет не скоро. Да если бы я и признался, разве она поверила бы мне? Мое признание могло ее убить. Она подумала бы, что ее любимый сошел с ума, Странно другое, что совпало не только имя, но и внешность. Чужое имя я мог присвоить, сам не ведая о том. Николай Ларионов,. Их на Земле может оказаться не один десяток. Но мое неземное лицо оказалось очень похожим на одно из земных лиц. Вот это действительно загадочно и необъяснимо.

На стене афиша. Она извещает, что сегодня состоится публичная лекция; "Разумное существо других планет".

Я как раз иду на эту лекцию. Зачем? Уж не для того ли, чтобы уличить лектора в невежестве? Нет. Мне просто хочется сличить фантазию с действительностью, выдумку с фактом. И, кроме того, еще раз испытать заманчивое и сильное чувство искушения, с которым придется бороться, напрягая всю волю. А вдруг я не выдержу испытания, встану и скажу:

– Вы ошибаетесь, дорогой профессор. Разумное существо других планет вовсе не обязательно должно выглядеть морфологическим монстром.

– А какие у вас доказательства, молодой человек? - спросит лектор, насмешливо улыбаясь.

– Какие доказательства? Ну хотя бы я сам. Надеюсь, вы не откажете мне в разумности? А я родился не на Земле.

Нет, несмотря на более чем солидный возраст и завидный опыт, во мне много юношеского тщеславия. Не оно ли и ведет меня на эту лекцию?

Актовый зал набит до отказа. Мне с большим трудом удалось найти свободное место. Слева сидит восьмидесятилетний старик, справа - студентка. Старик гладит бороду патриарха и бросает на меня снисходительный взгляд. А я не говорю, только думаю: "Э, дедушка, ты моложе меня на несколько сот лет - и не гордись своей патриаршей бородой".

В глазах студентки нетерпеливое желание проникнуть в неведомое.

– Вас, видно, очень интересуют далекие миры? - спрашиваю я студентку.

– А вас?

– Нет. Меня больше интересует наша интеллигентная старушка Земля.

– Для чего же вы пришли на эту лекцию?

– Для того чтобы еще больше любить нашу обаятельную старушку. А вы?

– Мне хочется узнать что-нибудь о разумных существах других планет.

– Понятно. Сейчас нам о них расскажут.

Лектор уже на трибуне. У него умное, но недоброе лицо, скорей лицо актера, чем ученого. А на лице то особое, свойственное только актерам выражение значительности и уверенности в себе, которое я не раз наблюдал и на Земле, и у себя на Дильнее. Говорил он со щегольством, играя дикцией. А в голосе, в том, как он произносил слова, был оттенок лени и скрытой усталости, словно космос и проблема (с ней он был давно на "ты") чуточку приелись ему, как приелась актеру чужая жизнь, которую он изображал в сотый или.тысячный раз на одной и той же сцене.

Он говорил о биополимерах и о том, что Вселенная любит повторять и повторяться хотя бы потому, что в ее распоряжении так много времени и пространства. Это замечание свидетельствовало о том, что он, лектор, не хотел подогревать себя и своих слушателей наивным энтузиазмом, а хотел дать понять, что, заинтересовавшись сутью проблемы, придется иметь дело с монотонностью бесконечности… Слово "бесконечность" он произнес так изящно и легко, словно интонацией хотел изменить, сделать более ручным и приемлемым его страшноватый смысл. Это произвело сильное впечатление не только на восьмидесятилетнего старца и на студентку, но, не скрываю, даже на меня, имевшего о бесконечности куда более конкретное представление, чем сам лектор.

"Ничего не скажешь, талант, - подумал я. - Но все-таки о разумных существах других планет ты, дорогой, знаешь не намного больше этого доверчивого старца".

И сразу же был наказан за эту не слишком почтительную мысль, наказан как мальчишка. Лектор как бы невзначай произнес странное, бесконечно знакомое и невозможное здесь на Земле слово. Он тихо, почти переходя на шепот, обозначил его голосом;

– Дильнея.

Мне вдруг стало душно, словно все это произошло не наяву, а во сне. Не мог он произнести это слово. На Земле ни единая душа не знает о существовании Дильнеи, кроме меня и кусочка бесформенного вещества, спрятанного в футляр. Очевидно, мне пригрезилось. Я наклоняюсь в студентке и спрашиваю ее:

– Он говорил о Дильнее?

Она морщится.

– Вы мне мешаете слушать…

– Извините… Говорил он или не говорил?

– О чем?

– О планете Дильнее?

– Не говорил.

Тогда я поворачиваюсь к старцу. Он плохо слышит. Я чуть ли не кричу в его заросшее сизым пухом ухо:

– Говорил ли он о Дильнее?

– Говорил, - отвечает старец, почему-то усмехаясь.

"Ну, нет! - подумал я. - Ты это зря! Студентка права, он этого не говорил".

Лектор, играя голосом, снова заводит речь о полимерах, о нуклеиновых кислотах и той химической "памяти", которая лежит в основе организации всех живых существ.

У него не только голос, но и руки артиста. Держа мел в длинных пальцах, он пишет на доске формулу, чтобы с помощью условных и бесстрастных математических знаков, более точных и независимых от нашего "я", чем слова, приобщить слушателей к вещественной сущности жизни…

Я думаю, почти шепчу про себя: "Э, твои знания о деятельности живой клетки, твои сведения о молекулярной "памяти" устарели, голубчик, почти на пятьсот лет". И снова он наказывает меня за мою дерзость. Уж не телепат ли он, умеющий читать мысли на расстоянии? Он снова произносит слово, невозможное в его устах. Он говорит: