В мире фантастики и приключений. Выпуск 3. 1964 г.

– Читай дальше, - сказала она, - может, в конце мы найдем объяснение этого странного факта.

Я прочел повесть до конца. Но конец не избавил нас от наших сомнений. Наоборот, он усилил их. От того, что моя дильнейская жизнь была изображена в земной книге, я испытывал незнакомое мне раньше чувство. Казалось, я жил и не жил, был здесь и одновременно был вплетен в ткань чужого и чуждого мне повествования и как бы переключен в другой, более причудливый план бытия.

Нет, я с этим был несогласен. Я не сомневался в своей реальности, и то обстоятельство, что я стал объектом фантазирования беллетриста Тунявского, не должно было задевать чувство собственного достоинства. В конце концов, за этим кажущимся иррациональным явлением, возможно, стояла вполне рациональная сущность. Телепатия - эта старая и в то же время молодая наука - и на Дильнее, и на Земле еще была в зачаточном состоянии. Совпадение вымысла и действительности, очевидно, объяснялось телепатическими талантами Тунявского, сумевшего преодолеть время и пространство каким-то шестым, еще не раскрытым наукой чувством. Так я думал, прочтя книгу о себе. Но я не стал говорить об этом Эрое, комочку бесформенного вещества. Да к тому же она уже лежала в футляре, погруженная в то отсутствующее состояние, которое больше подходило к ее сущности, к сущности скорее вещества, чем существа.

Встретившаяся мне на улице старушка любезно улыбнулась и спросила:

– Молодой человек, скажите, пожалуйста, который час?

– Половина шестого, - ответил я.

Она еще раз взглянула на меня, возможно завидуя моей молодости, и пошла, медленно переставляя ревматические ноги, рассеянно и меланхолично вспоминая прошлое и утраченное. Она помнила то, что было десять лет назад, и двадцать лет назад, и тридцать лет, и сорок, и все пятьдесят. И ей, не сомневаюсь, казалось, что это было давным-давно. Она не подозревала, что все это происходило почти вчера, и молодой человек, которого она остановила, помнил то, что было двести, и двести пятьдесят, и триста лет назад. И в сущности, это тоже было почти вчера. Что же такое время? Об этом я спросил когда-то Иммануила Канта. И Кант сказал мне, не могу ли я задать ему вопрос полегче.

Вчера я разговаривал с профессором Тихомировым. Он историк и, по-видимому, очень любит свой предмет.

– Историк, - сказал он мне задумчиво, - это, в сущности, Мельмот Скиталец, живущий одновременно среди нескольких эпох.

– А кто этот Мельмот?

– Герой одноименного романа Матюрена, своего рода Анти-Фауст, человек, продавший душу дьяволу за право вечно узнавать новое и ничего не забывать. "Мельмот Скиталец". Разве вы не слышали об этом романе? Его высоко ценил Пушкин и очень любил Бальзак, который написал даже продолжение…

– Я и есть этот ваш Мельмот, - сказал я. Но, погруженный в свои мысли, профессор не расслышал то, что я ему сказал.

Тихомиров мне симпатизировал. Он выделял меня из всего курса. Он хорошо знал восемнадцатый век, но я знал еще лучше. В моей памяти хранилось не только отраженное в книгах, но живое время. Идя по Невскому или по Литейному, я видел не только современные здания из стекла, но и те дома, которые когда-то стояли на этом месте. Мне становилось не по себе, когда я глядел на деревья Летнего сада. Они были тогда тоненькими деревцами. Нечаянно я произнес вслух слова, которые мне не следовало произносить.

– Что такое время? - спросил я.

Тихомиров усмехнулся и сказал;

– На этот вопрос с исчерпывающей полнотой мог бы ответить только Мельмот. Он знал загадку времени и тайну власти над ним.

– Я тоже Мельмот, - сказал я тихо, надеясь, что Тихомиров не слышит. Но он услышал и удивленно посмотрел на меня.

– Вы? Ну уж этого я бы не сказал. У вас лицо человека, начисто лишенного всякого опыта. Когда я гляжу на вас, мне кажется, что вы только появились на свет. В ваших глазах отражается великое неведение, полнота абсолютного незнания, свойственная только младенцам. Правда, не всегда. Я помню, когда на экзамене я спросил вас об Екатерине Второй, о ее дворе, о том, как выглядел Петербург, вы ответили с такой исчерпывающей осведомленностью, что я был смущен… но возвратимся к Мельмоту. Он буквально сгибался под непосильной ношей своего личного и исторического опыта. Его память была перегружена и сердце истощено от обилия событий. Глядя на вас, никто не подумает, что вас обременяет опыт. Судя по вашим словам, вам хотелось бы быть Мельмотом?

– Не знаю, - ответил я. - Я не настолько еще надоел сам себе, чтобы жаждать чужих переживаний, завидовать чужому опыту.

Чувство, что я пришелец, не покидает меня ни наяву, ни во сне. Когда я иду по улицам, я прислушиваюсь к словам прохожих. Мне хочется войти в их жизнь, понять не только смысл их слов, но и уловить тот непонятный и неповторимый ритм сокровенного земного человеческого бытия, который не перестает меня удивлять.

Куда идут они, эти пешеходы? Домой или из дома? Не все ли тебе равно. Ты тоже пешеход, и ты тоже идешь куда-то. Куда? И откуда? Никто еще не задал мне этот вопрос. Да и смог ли я бы на него ответить?

Я иду по улице и прислушиваюсь к голосам прохожих.

– Лиза, - тихо и настойчиво говорит мужской голос. - Лиза…

Я не слышу, что отвечает женский.

– Лиза, - повторяет мужской голос, - Лиза…

– Лиза, - умоляет он.

Она молчит.

Лиза… По одному произнесенному прохожим слову, по интонации, с которой оно произнесено, я хочу войти в смысл чужих отношений. Зачем? Не знаю. Пока что жизнь на Земле напоминает мне обрывок случайно услышанного на улице разговора. Но ведь и Мельмоту тоже представлялось, наверно, все отрывочным, недосказанным, ибо он был гостем эпохи.

Я должен преодолеть эту отрывочность и не чувствовать себя гостем. По ночам я пишу книгу. Она называется так: "Естествознание будущего". Эта книга соединит меня с миром, с каждым человеком на Земле. Небывалая книга перенесет сознание современного человечества на много десятилетий вперед. У книги будет скромный подзаголовок "Учебник". Мой учебник будет учить людей искусству быть впереди своего времени, впереди себя… Но, наверно, наступит такое время, когда и мой учебник устареет.

Я люблю ходить по улицам, именно ходить, а не ездить. Я ищу контакт с тем миром, который меня окружает. Пешеходы не похожи на пассажиров. У них другое видение мира. Пассажиры внутренне устремлены к той точке, которую проецирует их сознание. Они здесь и не здесь… Подхваченные вихрем скорости, они мысленно торопят пространство, время и свое "я" Пешеходы не торопятся. Не тороплюсь и я.

Вот этого старичка я часто встречаю на набережной. Он тоже меня заметил и улыбается мне.

– Здравствуйте, - говорю я ему.

– Добрый вечер.

Мы идем с ним рядом. Он очень стар. Возможно, он еще помнит семидесятые и даже шестидесятые годы, подвиг Гагарина, первое посещение человеком Луны и Марса, биологические и эстетические дискуссии, волновавшие его бывших современников.