Юрий Невский - Космонавты Гитлера. У почтальонов долгая память

– Как же это… странно… забросили деревню, как в джунглях Амазонки каких-нибудь, – удивилась Надя.

– Да тут давняя одна история, – горько усмехнулся Петр Алексеевич. – Я сколько лет приезжал, но у меня только отпуск… и то еще когда вырвешься. Мешок писем заберешь им с почты, что накопились. Бывало, ходишь, куда ни стукнешь – заколочено, уж на погост снесли. Эту деревеньку еще тогда… давно… в советские годы от мира отрезали. Ну, бездорожье, от основной трассы километров тридцать – но это, считай, все девяносто. Там одно место, дорогу овраг разъел, в распутицу и вовсе непроходимо. Сколько лет спорили да рядили, кому дорогу проложить, кто на себя возьмет. Еще линию тянуть, электричество. А на моторке добираться, так бензин дорог, не напасешься. Ну и, наверное, это в шестидесятых годах было, в шестьдесят четвертом, что ли… собака почтальоншу покусала. Да собачонка-то, кабысдох безродный. Кикимора, так и звали, я помню. А у почтальонши ребеночек малый, она грудью кормила, у нее молоко пропало. Испугалась, одним словом. В общем, такое дело. И кто знает, может, слухи? Кому это, что2 в голову взбрело? А почтальоны, будто сговорились, стали обходить деревеньку. Почтальоны! Женщины, в основном. На велосипеде, покрути-ка педали. У них на все отговорки: дождь, слякоть, распутица, зима. По снегу – на лыжах. А то заболеют, а то вообще работать некому. Ну, если только трактор пробьет дорогу, это когда колхоз был. Из военкомата наведывались, если им надо, БТР брали в военной части. Участковый приплывал на моторке, но только чтобы ему рыбалку устроили. К тому же, говорят, шалили здесь по лесам. Места глухие, может, и ограбили кого. Пронеслась дурная весть, из памяти не вытравишь. У них, у почтальонов, это как бы в крови. Кто на почту новый устраивается, тому это передают. Молва народная. Местные, конечно, возмущались, писали куда-то, ездили, подписи собирали… да все без толку! Это же – опять через почту. И затеряется бумажка, и письмишко не дойдет. Все из-за собаки какой-то… сожрала собачка деревеньку! Неперспективное место, гиблое, так они решили, почтальоны. И как без вестей? Как выжить? Ни посылки, ни открыточки к празднику, ни газет. Про жителей почти совсем забыли. Ребята подрастали, сразу в интернат, в армию, учиться. Девчонки замуж повыскакивают. Ну и все, кто же здесь останется? Заговор у них, что ли. Сорок лет про ту собаку помнят. Память у них такая, особенная.

Да, что-то в этом есть печальное, думала Надя тем вечером, перед сном. Прямо журавлиная тоска – в синеве логотипа «Почта России». Конвертик, скользнувший с небес. Да и во всей почте (горячий сургуч, посылочный картон, мохнатые гусеницы шпагатов, женщина, штемпелюющая конверты, будто желая до кого достучаться) – грусть от непостижимых пространств, сошедшихся в почтовом пункте, напоминающих о расстояниях, что разъединяют любящие сердца. Железные дороги, поезда, аэропорты. Склады, перроны, электрокары. Раньше она видела, сколько бабушке и дедушке приходило писем, открыток на каждый праздник от всех их друзей по всей стране. Они сами писали очень многим. Она помогала бабушке, сочиняла послания, выводила аккуратные буквы. Но с каждым годом все меньше… И так почти иссяк ручеек – не стало адресатов. Они ходили с бабушкой на почту. Отправляли открытки, подписывались на газеты, получали ее пенсию. Однажды видела: мужчина в возрасте, поседевший, сначала вынимал, составлял опись – вновь все упаковывал в ящичек. И очередь напряженно ждала. Его заставляли пройти эту процедуру несколько раз: то одно не по инструкции, то другое. Он молча, смиренно перекладывал пачки дешевых сигарет, мыло, сало в серой бумаге, чай, вязаные носки. Все это, как она поняла (кто бы не понял, все в очереди поняли и молчали, и ждали смиренно), в тюрьму его сыну. «На тюрьму», как-то уважительно сказал сам мужчина.

И мохнатые шпагаты точат пространство, обвивая, связывая не только посылки, но людей, из конца в конец бесконечной России – тех, кто заброшен далеко друг от друга. Почтовые тракты, ямщицкие станции (где потом встали города), фельдъегеря, депеши.

Когда легкая фея снов постепенно задула девчоночье шушуканье в палате и Надя уснула, ей снилось множество почтальонов.

Почтальоны несут охапки писем, телеграммы, поздравительные открытки и переводы, не говоря уж о периодике. Они оставляют в дверях квитанции, если кого не застали дома. Почтальоны пробираются темными лесами, хоронясь от лихих людей на больших дорогах. А не повезет, попадут в окружение – отстреливаются из наганов до последнего патрона (а последний, как водится, приберегут для себя). И падут мертвые… и всегда вперед, вытянув руку – чтобы хоть на собственный рост уменьшить расстояние до адресата. Но врагам рано праздновать победу! Из правого рукава у них выскочит специально обученный серый волк-письмоноша, из левого рукава вспорхнет почтовая голубица, что возвестит миру благодатную весть. Даже на российском гербе (и в логотипе «Почта России», конечно) – двуглавый почтовый орел, ведь он должен передать послание и Западу, и Востоку… (но раз у него две головы, то не знает, куда же лететь? и потому сидит на месте, посередине).

А почтальоны идут! Они прыгают со льдины на льдину, если оттепель взломала лед на реке. Они блуждают порой во тьме и замерзают в неверии, но им и в голову не придет устроить факел, сделать растопку хотя бы из одного письма. Ведь они несут их людям! Иногда из глубины веков. Ведь что такое книги, как не Письма Счастья тех, поглощенных одиночеством, на затерянных островах, под опрокинувшейся бездной времен и пространств? А они их доставят, пусть через несколько веков, даже через тысячелетия. Ведь мы же читаем: «Утеши ны, отчаянныя, исцели недуги наши лютыя». И «Костер мой догорал на берегу пустыни». И «Темные аллеи». И рассказы Платонова. И «Над пропастью во ржи» Сэлинджера.

В этот момент она увидела альпиниста, который вскарабкался без кислородного аппарата на восьмитысячник, стоял, покачиваясь, на «вершине мира», вне себя от пафоса, смахивая слезы с почерневшего, обмороженного лица (и испытывая при этом опасность перманентного повреждения головного мозга, как его и предупреждали). Но тут же, снизу, по его следам брела какая-то закутанная фигура «с толстой сумкой на ремне». Так, так… мистер такой-то… промолвил хриплый, задыхающийся голос. Распишитесь-ка, вам заказное. А ручки-то нет? Ну ладно, и пришедший протянул огрызок чернильного карандаша, зажатый

в черной мохнатой лапе

порывистый ветер вздыбил мех его, какой-то уж чересчур лохматой шапки с ушами. Это была ухмыляющаяся Кикимора.

Но не потому Надя была известна во всей школе, конечно… что там конкурсы и олимпиады! А потому что: