Юрий Никитин - Скифы

— Понимаю, — ответил Тор убито.

— А раз понимаешь, — сказал Крылов весело, — то сам видишь, надо очищать имена от иностранной шелухи. Берешь, значит, скифское имя… вот Черный Принц подбросил пару сотен, смотришь на него, прислушиваешься к себе, произносишь то так, то эдак, снова слушаешь, когда же в твоей душе отзовется струнка… Как зазвенит, значит — скифское имя!

А Черный Принц добавил раздраженно:

— Но и это еще не все. Некоторые чисто скифские имена были присвоены другими народами. Вон загляни в «Справочник русских имен», неделю плеваться будешь! Там Карлы, Моисеи, Соломоны, Ричарды, Срули, Аменхотепы… Все — русские имена, представляешь? Я бы этого составителя… Такое дерьмо случилось и со скифскими. Ищи даже в римских именах или французских. Если что-то в тебе дернется, например, при слове «Ричард» — то это наше скифское имя, что потом присвоили другие народы!

Тор набычился:

— По какому праву?

— По праву мародеров, — подсказал Раб Божий мирно.

А экономист Откин предположил:

— Но могли и сами скифы навязать побежденным народам свои имена. Как нам навязали победители своих Иванов, Василиев, Соломонов…

Тор зарычал в бешенстве. А практичный Денис-из-Леса предложил:

— Надо предусмотреть, чтобы взрослый скиф мог и по закону менять имя. Скажем, вдруг понял или подсказали умные головы, что Иван — жидовское имя. Или хуже того — русское! Вот и бежит в меняльную контору.

Тор усомнился:

— Неразбериха начнется. Преступникам скрываться проще.

— Ну, с компьютерными технологиями любое изменение остается на бумаге, в файлах, в фото, а Интернет дает доступ из любой медвежьей точки планеты. У медведя может быть точка? К тому же преступников поубавим нашим острым Мечом… А главное, менять позволим только раз в жизни, чтобы стало событием, а не превратилось в хохмочку.

К их удивлению, вечно осторожный правозащитник Klm сказал:

— Да, это надо записать в права… человека. Нехорошо, что человек вынужден всю жизнь подписываться именем, которое ему навязали, не спрашивая, родители в глубоком детстве. А вот по достижении определенного возраста, скажем, восемнадцати, имеет право сменить имя…

— …пол, возраст и национальность, — добавил грубый Тор под смешки скифов.

Klm скривился, смешался, а Крылов сказал предостерегающе:

— Ребята, ребята! Помните, что высмеять можно все. Высмеивающий всегда выглядит умнее того, кто что-то предлагает. Высмеивание — оружие трусов и импотентов. У нас же хватит отваги и потенции предлагать, строить, добиваться! Хватит!

— Ура! — закричал Откин.

Крикнули «ура» и остальные. Крылов оглядел всех подозрительно. Нет, в самом деле кричат искренне.

— Итак, — сказал Черный Принц, — ты прошел в Думу. Не по мажоритарному принципу, а по партийному списку… что значит, еще двое-трое от партии скифов. Уже круто!.. Теперь будь готов, что и тебе придется позировать перед телекамерами, отвечать на вопросы, давать интервью…

Крылов отмахнулся:

— Вряд ли. У всех берут, что ли? В Госдуме несколько тысяч… или сотен депутатов, а на экранах мелькают рожи одной и той же пятерки. Нет, нас никто не заметит.

— Все равно будь готов, — настаивал Черный Принц. — И наготовь интервью на разные случаи. Экспромты и прочие домашние заготовки! В первую очередь придется отвечать, как мы, скифы, смотрим на саму идею Запада…

Крылов отмахнулся:

— Никакой идеи Запада нет: Запад как раз овладел искусством и без всякой идеи «жить неплохо». Восток живет хуже, но тоже без особенной идеи: есть идея Брахмана, который Атман, но нет «индийской идеи». Идеи есть только в мусульманском мире, там идеи кипят, но их так много, что ни одна пока что не стала большим крокодилом, что поглотал бы мелких крокодильчиков. Вообще, идея страны есть только в одной стране. В нашей, ессно.

Раб Божий завозился довольно, сказал убежденно:

— Идеи мессианства. Богоискательства! Божий Дух!

Крылов покачал головой:

— «Русская идея» состоит в том, что Россия и есть идея. Ничего постыдного в такой трактовке нет. Иные страны и культуры на поверку оказываются куда более эфемерными образованиями. Особенно это касается обожаемой и ненавидимой всеми Америки, потому что Америка — это мечта.

Матросов поморщился:

— Ну, если и мечта, то не наша, не наша!

— У американцев, — сказал Крылов, — есть только одна цель, единственная норма морали и только один жизненный принцип — быть счастливыми. Представь, что ты дрался за собственную жизнь — и победил! Ты жив. Жив. Даже с закрытыми глазами чувствуешь солнце, ветер, волнующиеся травы, облака, крики птиц. Все прекрасно. Просто жить — это великое счастье. Это называется «послестрессовый синдром». Буря прошла, семицветная дуга висит в чистом небе. Это мгновенное счастье, к сожалению, недолговечно. Но культура может быть построена так, как будто все и всегда находятся в этом безоблачном состоянии. Америка именно такова. Нормальный американец, такой улыбчивый и бодрый, все время как бы немножко пребывает в «послестрессовом синдроме». Это состояние вызывается, поддерживается и используется американской культурой для того, чтобы поддерживать существование Америки.

— Интересно, — пробормотал Черный Принц.

Он смотрел исподлобья, готовый возразить в любое мгновение, если Крылов вдруг похвалит проклятую Америку.

— Всякий американец, — продолжал Крылов, — победитель. Победитель по определению, по дефиниции, просто потому, что он Американец. Разумеется, не потому, что он «на самом деле» кого-то победил или над кем-то одержал верх, хотя и это случается. Даже если он никого не победил, он, во всяком случае, обязан одержать победу над стрессом, над собственным дурным настроением, над собственными комплексами, победить уныние, кое есть величайший враг американца. Таким образом, у юсовца вырабатывается привычка испытывать чувства победителя. Ну а какой из победителя мыслитель? Понятно, что послестрессовый синдром не располагает к размышлениям — особенно к размышлениям беспредметным, к ламентациям на тему отсутствия объекта мысли, то есть, короче, к русско-немецкому «философскому настроению», столь характерному для этих культур. Американец-победитель не склонен много размышлять. Он бездумен, вернее — он думает только тогда, когда надо, «по делу», «по работе». Это не его слабое место. Это его сила.

— Сила? — спросил кто-то с недоумением.

— Вот-вот, чую русское… Американцы не грубы, но полностью лишены манер и вкуса. Грубость — это сознательное и расчетливое оскорбление «чувства приличия». Американец же чувствует, что «какие уж тут приличия, когда только что от смерти спаслись», и оттого может быть просто несносен. Американцы как целое, как «народ» — это планктон. Особенного «развития» от планктона ждать не приходится: оно исключено самим устройством его. Американское «позитивное мышление», «чии-из» и «все о’кей» могут кому-то показаться омерзительными, хотя Америка, разумеется, не стоит подобных чувств.