Кристофер Прист - Подтверждение (Лотерея)

Что же до моей внутренней Вселенной, то здесь я не научился ничему.

Скрывая до сего дня эту новость, обе женщины не лгали мне впрямую. Откуда мне было знать, сколько еще в их рассказах было недомолвок и уверток?

– Сери, ты должна сказать мне правду…

– Уже сказала.

– И ты ничего не хочешь мне больше сказать?

– Ты о чем?

– Откуда, ко всем чертям, я могу это знать?

– Не волнуйся так.

– Это настолько неважно? Разве я делаюсь менее совершенным, когда сержусь? Не значит ли это, что в будущем мне предстоит еще многое открыть?

– Питер, ты теперь бессмертный. Разве это тебе ничего не говорит?

– Нет, ничего.

– Это значит, что я с каждым днем буду становиться все старше и в конце концов умру, в то время как ты сохранишь молодость и жизнь. Что почти все, кого ты знаешь, умрут раньше тебя. А ты будешь жить всегда.

– Я думал, мы оба убеждены в моем несовершенстве.

– Ах, да ты просто глуп!

Она прошла мимо меня на веранду. Я услышал, как она там ходит взад и вперед; в конце концов она рывком уселась в одно из кресел-качалок.

Несмотря на внутреннее сопротивление, я предположил, что все еще оставался большим ребенком, все еще не научился сдерживать раздражение. Несколькими мгновениями позже я с раскаянием вышел на террасу и обнял ее за плечи. Расстроенная Сери сначала сопротивлялась, но через некоторое время повернула голову и прижалась лбом к моему плечу. И ничего не сказала. Я слушал стрекот цикад и смотрел на мигающие огоньки в безбрежной дали моря.

Когда она успокоилась, я сказал:

– Прости меня, Сери. Я люблю тебя и ни в коем случае не хочу на тебя сердиться.

– Не говори больше об этом!

– Придется, потому что я хочу тебе кое-что объяснить. Я могу быть только тем, что сделали из меня вы с Ларин. Я не имею ни малейшего представления, кем был или откуда прибыл. Если есть что-то, что ты мне не объяснила или не дала прочитать, я сам не могу узнать об этом.

– Но почему это должно сердить тебя?

– Потому что это меня пугает. Если ты в чем-то солгала мне, я не в силах определить это и потребовать правды. Если ты что-то опустила, у меня нет никакой возможности вспомнить это «что-то».

Она выскользнула из моих рук и села напротив. Слабый свет из комнаты падал на ее лицо. Она казалась усталой.

– Вопреки всему, это правда, Питер.

– Вопреки чему?

– Мы ничего от тебя не утаивали. Мы сделали все, что в наших силах, чтобы быть с тобой искренними, но это почти невозможно.

– Почему?

– Только теперь… Я сказала тебе, что тебя сделали бессмертным. Но ты едва отреагировал на это.

– Эта рукопись на машинке? – спросил я.

– Да. Но ты же видел, что обычно Ларин работала с…

– Та рукопись, которую Ларин приносила с собой каждое утро?

– Да.

– Почему же тогда мне не позволили прочесть ее? Я написал ее до болезни, это информация о моей личности. Я должен прочитать ее!

– Ты только запутаешься. В ней нет никакого смысла, – это просто какие-то выдумки.

– Но если я написал это, то я точно разберусь.

– Питер, успокойся! – Сери раздраженно отвернулась, но уже через несколько мгновений схватила меня за руку. Ее ладони были влажными. – Рукопись сама по себе – пустяк, – сказала она. – Но она помогла нам сымпровизировать. Пока мы были вместе, еще до того, как попали на этот остров, ты кое-что рассказал мне о себе, и Общество Лотереи записало различные подробности. В рукописи есть несколько отправных точек. Из всего этого мы составили твою личность, но остались не совсем довольны.

– Я должен прочитать рукопись.

– Ларин не даст ее тебе. Во всяком случае, пока еще не даст.

– Но если ее написал я, то это моя собственность.

– Ты написал ее до лечения. – Сери посмотрела в темноту снаружи, откуда до нас доносился теплый аромат цветов. – Завтра утром я поговорю с ней.

Я сказал:

– Если мне действительно еще рано читать ее, может, ты расскажешь, о чем она?

– Это нечто вроде вымышленной автобиографии. Там говорится о тебе… о ком-то, носящем твое имя. Детство, школьные годы, отрочество, твоя семья…

– А что там вымышленного?

– Не могу сказать.

Я ненадолго задумался.

– Где я родился согласно этому тексту? В Джетре?

– Да.

– В рукописи она называется Джетрой?

Сери молчала.

– Или она названа «Лондоном»?

Сери молчала.

– Сери?!

– Ты назвал этот город «Лондон», но мы знаем, что речь идет о Джетре. Ты называл ее и по-другому.

– Как?!

– Не скажу, нельзя, – она наконец посмотрела на меня. – Откуда ты знаешь, что речь идет о Лондоне?

– Ты однажды проболталась, – я собирался рассказать ей о призрачных воспоминаниях из своего бреда, но мне почему-то показалось, что трудно будет самому говорить о своих сомнениях. – Ты знаешь, где это – Лондон?

– Конечно, нет. Ты же его выдумал!

– Какие другие названия я еще выдумал?

– Не знаю… Не могу вспомнить. Мы с Ларин пробежались по рукописи и постарались все перенести в знакомые места, но это было очень трудно.

– Тогда как много из того, чему вы меня обучили, правда?

– Максимально много. Когда ты выйдешь из клиники, то будешь как огурчик. Я хочу, чтобы ты был таким же, как и до лечения, но одним только желанием ничего не сделать. Ты – это то, чему мы с Ларин тебя научили.

– Этого-то я и боюсь, – сказал я Сери.

Я выглянул наружу. Лужайки, за ними – другие павильоны; в большей части павильонов было темно, но кое-где горел свет. Там спали мои коллеги по бессмертию, такие же огурчики. Сколько из них терзается такими же сомнениями? Понимают ли они, что их головы каким-то образом освободили от пыльных воспоминаний о прошлой жизни, и после чужие люди наполнили их новым, лучшим содержанием? Я боялся, что начну думать о том, что я продукт собственного духа и должен вести себя соответственно. Что сказала мне Ларин, прежде чем я обрел вкус? Пытались ли они с Сери так или иначе убедить меня, что я остался совершенно таким же, каким был до лечения? Как мне теперь все это узнать?

Единственным звеном, связующим меня с прошлым, была эта рукопись; я не смогу стать полноценным, пока не прочитаю собственное определение своего «я».

Луна слабо просвечивала сквозь дымку высоких облаков, сад клиники был неподвижным и одноцветным, как на черно-белом снимке. Сери и я бродили по лужайкам, по знакомым тропинкам, наслаждаясь умиротворяющей тишиной и мягким ночным воздухом, еще немного отодвигая миг возвращения в павильон.

Я сказал:

– Если я создал эту рукопись, я хочу прочитать ее. Думаю, это мое право.

– Тише! Я сделаю все возможное, чтобы ты получил ее. Хорошо?

– Да.

Мы бегло поцеловались на ходу, но между нами еще сохранялось легкое отчуждение.

После возвращения в павильон она сказала: