Александр Громов - Ватерлиния (сборник)

– Да ну?

– И еще фальшиво пел в церковном хоре. Какой вопрос – такой ответ. Ну, бывай, лейтенант, мне некогда. Может, еще встретимся.

– Э, погоди! – заторопился Филипп. – Тут у меня какие-то мотыльки летают. Это что?

– Розовые?

– Пожалуй, красные.

– Вылупляются из плавающих коробочек?

– Вовсю лезут, на палубу не выйти. Это не опасно?

– Долго жить будешь, – с завистью сказал динамик. – Есть примета: кто это увидел, с тем до самой смерти ничего не случится. Зато и крови много повидает. Повезло тебе, лейтенант. Я десятый год служу, а видеть самому не пришлось.

– Между нами полчаса ходу, – предложил Филипп. – Я тебя не трону. Обещаю.

Он живо представил себе, как там, у горизонта, капитан третьего ранга качает головой: ну, мол, и ну.

– Я верю, – сказал наконец динамик. – Но… не обижайся. Нет.

– Извини, – проговорил Филипп. – Я понимаю. Удачи тебе.

– И тебе удачи, лейтенант. Больше не дебоширь.

Связь отключилась. Хорошо бы и вправду встретиться с этим Богдановым, подумал Филипп. Выпить с ним где-нибудь на Поплавке… хотя бы пива. Чтобы можно было видеть друг друга и говорить без соблазна разрядить в собеседника торпедные аппараты, чуть только его занесет течением в твою зону…

Далек Поплавок. Барьер в пятнадцать тысяч миль и шесть нерасстрелянных торпед.

И еще неизвестно, чем встретит Поплавок. Какой-то «кукушонок», я – не я… С ума сошли.

Филипп не стал досматривать, чем кончится багряная метель. Скорее всего, мотыльки упадут в воду задолго до грозы, погибнут за дальнейшей ненадобностью, успев отложить в воду яички, и поверхность океана станет похожа на кровь. «Много крови повидает…» Хорошо бы видеть только такую кровь, да трудно поверить. Накаркал в душу капитан третьего ранга…

Развернув капсулу носом на запад, он начал погружение. Целей в поле обзора по-прежнему не наблюдалось, и молчали разбросанные впереди по курсу буи-целеуказатели. Некоторое время кормовой экран показывал удаляющееся туманное пятнышко – «Нырок» Богданова. Затем исчезло и оно.

И снова – пустота. Потрескиванье корпуса и одиночество отверженного. Семь антиторпед в носовом отсеке и семисотмильный путь до противоположной границы отведенной для охоты зоны.

А еще через час капсулу сильно встряхнуло. Словно огромный водяной кулак налетел и ударил сзади – всхлипнули, жалуясь, переборки. Филипп взглянул на монитор лишь для того, чтобы убедиться, что не ошибся в прикидочном расчете: расстояние около шестидесяти миль, мощность заряда от восьмидесяти до ста килотонн, направление на эпицентр – почти точно ост… Ошибки не было. И не было надежды на чудо. Капитан третьего ранга Богданов проиграл поединок со своей последней, десятой, торпедой.

Шаг.

Еще шаг – обратно. Поворот – и снова шаг. От стенки к стенке в тесной рубке «Нырка» не расшагаешься. Поворот не строевой, а неуклюжий, топчущийся – для строевого нет места. Ну да некому тут мной любоваться. Шаг. Можно сделать два шага, если умудриться убрать кресло пилота. Только некуда.

Сколько времени можно держаться на стимуляторах?

Сто двадцать четыре часа, если нам не врали медики в Центре на Сумбаве. Столько человеческий мозг выдерживает без сна, а потом начинает тихо съезжать с катушек, что со стимуляторами, что без них. Бодрее от таблеток станешь, а рассудительнее – никогда.

Почему-то именно сто двадцать четыре часа, ни больше, ни меньше. Быть того не может, чтобы люди были одинаковы: наверняка у кого-то верхний предел больше, у кого-то меньше, а у кого-то в точности сто двадцать четыре, минута в минуту.

В общем, пять суток с хвостиком. Интересно, когда ЭТО начнется у меня? Часов двадцать в запасе еще есть – а потом? Сойду с ума или нет? А если сойду – то временно или навсегда?

Тупая мысль, безрадостная, и ходит по кругу. Нет-нет – и тюк в темя! Как хилый цыпленок, которому вовеки не пробить чересчур толстой скорлупы.

На Капле сходят с ума по-разному. Говорят, даже андроиды этому подвержены, только сам не видел. Помню одного техника, швырявшего что ни попадя в океан с нижнего уступа и вопившего на весь Поплавок: «Поднимись! Поднимись!» Наверное, он хотел, чтобы из воды поднялся остров – не плавучий, настоящий. Помню и то, как получил от того сумасшедшего по уху, когда помогал его вязать.

Для чего помогал, спрашивается? Порядка захотел? Вояка с мечтами о мировой гармонии…

Поболтайся-ка в Гольфстриме, мечтатель. С семью победами. С ослабевшим корпусом и заглушенным котлом. С израсходованным запасом буев-целеуказателей и глубинных бомб, с последней антиторпедой в носовом отсеке.

Семь побед за пятнадцать дней – это, кажется, рекорд, да кому он нужен. Убить в одном бою сразу три торпеды – не рекорд, такое прежде бывало. Но лучше остаться в живых и вовек не ставить никаких рекордов.

Шаг. Поворот. Шаг… Пока не выбрался из трехсотмильной полосы, нельзя ни спать, ни сходить с ума. Гольфстрим.

Сонар не показывал целей уже сутки. То густо, то пусто… Оно и к лучшему, что пусто, потому что цель отныне я. Проглотить еще таблетку – и пора наверх, посмотреть, куда меня снесло.

Всплытие…

Управление, по счастью, не пострадало, чему я не очень и удивился. «Нырок» никуда не годен как боевая капсула, устаревший «Удильщик» даст ему сто очков вперед, но уж что в нем сделано на совесть, так это управление, что ручное, что церебральное, да еще пятикратно дублированная электроника защиты котла – надежней ее нет. Кажется, в морской истории еще не было случая, чтобы «Нырок» взорвался на собственном реакторе – зато оружие слабое, скорость мала, о кавитационном режиме речи вовсе нет, и давит их на глубине только так.

Всплывал я на одной Архимедовой силе – без движка одними рулями всплытию не поможешь, – и это всего-то с одиннадцатикилометровой глубины! Со сброшенным аварийным балластом! Все равно капсула поднималась медленнее, чем ей следовало – похоже, нахлебалась воды. Конечно, не через обшивку: в этом случае меня бы уже раздавило. Вероятнее всего, подтекал сальник гребного вала. Ничего, выберемся – откачаем…

Нос на зюйд, дифферент на корму. Пусть капсула, всплывая, выиграет милю или две. Медленное всплытие, неохотное: иногда кажется, что Капля, как трясина, рада засосать все, что в нее попадает, безотносительно к запасу плавучести. Всплытие, словно неспешный подъем водолаза на грани кессонной болезни.

Отпусти меня, глубина… Дай поскорее увидеть небо. Глубинники не водолазы, они не умирают от декомпрессии. Зато их иногда давит там, внизу.

Ночь сияла над океаном, яркая тропическая ночь с белыми фонарями звезд. Прошлой ночью после боя я всплыл и послал в эфир вопль о помощи. Понимал, что зря – а послал.