Александр Громов - Ватерлиния (сборник)

Второй, видимо, старший по чину, отвел ствол карабина в сторону… Вот как. Он жаждет посмотреть, как бывший ведущий эксперт, а ныне разоблаченный преступник, устлавший трупами свой путь бегства с Поплавка, будет замерзать. Ну что ж, это не займет много времени, хотя, по правде сказать, интересного в этом мало.

Один из стоящих на платформе показал на что-то рукой, и тогда второй совсем опустил карабин. Это «что-то», по-видимому, находилось за спиной, и Менигон обернулся, вытолкнувшись из воды по плечи. В следующую секунду он уже плыл к платформе что было сил.

Когда из глубины к поверхности океана всплывает облако хищного криля, вода, только что бывшая спокойной и как бы маслянистой, вдруг начинает метаться множеством бестолковых мелких струй и почти сразу вскипает, резко выделяясь обширным пятном, иногда – правильным кругом. Почуявшие добычу рачки безумствуют, тысячами выскакивают из воды, щелкая пластинками крохотных панцирей, и падают обратно с шумом, похожим на дождь. Эти рачки плавают удивительно проворно. Острые жвалы с легкостью рвут броню местных рыб, не то что человеческую одежду…

Пятно беснующегося криля всплыло позади – но уже вытягивалось, преследуя добычу. Менигон терял силы. Мешала тяжесть одежды, мешал воздушный пузырь под курткой, и щелканье приближалось очень быстро. Он поднял голову. Багровые круги расплывались в глазах. Ну же!.. Где вы там, честные служаки, оболванцы Федерации? Я убивал таких, как вы, но я убивал не так… Неужели ни один из вас не подарит мне пулю?!

Он увидел их, все ту же парочку служак, и увидел их ухмылки. Платформа совсем не приблизилась – она медленно-медленно скользила над водой прочь. Ничуть не быстрее, чем плывет коченеющий пловец в пропитанной водой одежде. Но и не медленнее.

Оглушительно щелкнуло прямо под ухом.

– Застрелите же! – крикнул, задыхаясь, Менигон. – Скорее, сволочи! Я прошу милости! Вы мусор, но вы же люди…

Первый рачок вцепился в лицо.

Медленно, словно большие рыбы, плывут над Каплей корабли эскадры ближнего прикрытия. На высоте в три десятка километров над океаном они уже прекрасно видны на фоне звездной черноты. Стоит приблизить такой корабль оптикой – и он, словно муха под микроскопом, виден во всех подробностях, вплоть до сварных швов обшивки, избитой ударами микрометеоритов, до сизой окалины на дюзах…

Незачем рассматривать, лучше обдумать, как проскочить между ними. Правда, придумать тут можно немногое: если на эскадре уже известно о беглецах, а скорее всего это так и есть, то обнаружение и уничтожение цели – вопрос немногих минут, и гарантия стопроцентна. Одна надежда на доброго дядю куратора…

«Тебе надо всего лишь выйти в космос, дальше не твоя забота», – говорил Менигон.

«Лучше быть мусорщиком Ореола, чем президентом Федерации», – говорил Менигон.

Посмотрим…

Кстати, где он?

Погони не видно, попыток перехвата тоже. Горизонт чист. Зенитной ракетой с Поплавка или платформы меня уже не достанут, да и энергоизлучателем, пожалуй, тоже: не позволит рассеяние в атмосфере. Но то меня, подумал Шабан, – а Винсента? Позднее стартовал, плохо летел… Удивительно, что летел вообще!

Он выкрутится. Он всегда находил выход – за себя и за других. «Обо мне не беспокойся», – сказал он, и не было в его голосе ничего, что пробудило бы сомнение.

Значит, выкрутится.

«Шершень» быстро набирал высоту и чуть медленнее – скорость. Сопротивление воздуха в стратосфере все же чувствовалось, на кожу передавалась упругая отдача и легкое, терпимое жжение. У огромной жидкой Капли невелика скорость убегания, и выход на низкую орбиту возможен уже через несколько минут…

Там все и решится, подумал Шабан.

Спокойствие… Сосредоточенность на цели… Давно пропал страх первых минут полета, вслед за ним без остатка рассосалась вспышка пронзительной радости: оказывается, он ничего не забыл! А неплохо они усовершенствовали управление за двадцать лет… И все равно нельзя управлять флайдартом, когда в голове ревет торнадо. В голове должен царить штиль.

Машина послушно отзывалась на любое желание не мозга – тела. Тело лучше знает, как лететь. Если бы сейчас навязали воздушный бой, можно было бы смело принять его, не пытаясь уклониться.

Как нечто мелкое, не заслуживающее внимания вспоминался прорыв к флайдрому через центр Поплавка. Менигон, старый опытный волк, верно рассчитал за волчонка: там не ждали прорыва, единственный заслон состоял целиком из корабельной полиции, меньше всего желавшей связываться с опасной дичью.

На свою беду они все же попытались остановить его. Они пытались его убить, по приказу или с испуга, и тогда он стал убивать их, как убивал в Порт-Бьюно почти таких же, как эти. Уже на флайдроме насели так, что пришлось пустить в ход ритуальный кортик – там он и остался в чьем-то животе… Они ожидали лишь ненависти глубинника к холуям, они не знали, что этот человек станет неожиданно для самого себя холоден и расчетлив, что он вырывается из запертой жестянки не в первый раз…

Невелика разница – из куба или из конуса, вросшего в опрокинутую полусферу. Детали… Только тот, прежний, Шабан уже порядком поистаскан, поизношен и вдобавок наделен памятью лейтенанта Альвело, рядового оболванца Федерации. Может, стереть эту память? Винсент говорил, что в Ореоле сделать это нетрудно, хотя, по правде сказать, это можно сделать и на Земле…

Незачем стараться. Жизнь Шабана – тоже ненастоящая жизнь, гуманный подарок Ореола забракованному мальчишке. По правде сказать, до изгнания в отставку эти две жизни были схожи, как две шаровые молнии под грозовыми тучами тропиков Капли. И обе лопнули, как мыльные пузыри.

Нет, память я не отдам…

Капля висела под ним, как висела когда-то Земля, и белая звезда отчаянно слепила глаза. Планета перестала напоминать вогнутую чашу, горизонт отступал вниз, граница света и тени тихо ползла по облачному одеялу. Яркая вспышка внезапно прорезала теневую сторону Северного полушария – не иначе, очередной надводный ядерный взрыв, и довольно мощный. Какая плавбаза северян перестала существовать?

Вы сделали глупость, Велич, Андерс и другие, слышите вы? Не начни вы первыми, Филипп Альвело был бы сейчас там и вместе с такими же, как он, истреблял не желающих покоряться северян. Мусорщику Винсенту Менигону пришлось бы ждать, когда подопечный «созреет» сам собой. Может быть, и никогда.

Скорость полета росла, но в милосердно врущем цереброшлеме перегрузка практически не ощущалась, лишь стало труднее дышать. Пожалуй, тело прибавило в весе раза в три, если считать от земной силы тяжести, а если от местной – почти в десять раз. Сто пятнадцать километров высоты… сто двадцать пять… сто сорок…