Олег Дивов - Лучший экипаж Солнечной

Если бы Эндрю не ходил на скауте под началом Эбрахама Файна, который любого члена экипажа на всякий случай учил «рулить»… Если бы управление судов москитного флота не было оптимизировано до крайности… Если бы эскадра задумала лихой обманный маневр с заходом на другую сторону планеты… По крайней мере десяток весьма специфических «если» мог в этот день оказаться против мастер-техника лейтенанта Вернера. Но он подтвердил свою репутацию везунчика. На его сигнал бедствия пошел не задрипанный файтер, а целый флагманский мегадестроер (оттого на самом деле, что Баскин не любил соваться в пекло). Более того, Эндрю не умер. Он даже успел надиктовать в бортовой журнал катера подробный доклад о том, что произошло на «Декарде». И вышел из комы через каких-то три дня, живой, хотя и малость сумасшедший после всего пережитого.

Ему прямо в клинику Пурпурное Сердце привезли.

Но он так и остался лейтенантом и никаких особых поощрений не получил. Сердце дали за ранение. А взамен Эндрю расписался в том, что под страхом военного трибунала никогда и никому не скажет, что именно произошло на «Декарде». Из официальной информации явствовало, что там взорвал реактор марсианский диверсант. А лейтенант Вернер, который вел профилактические работы на внешней обшивке судна, оказался единственным спасенным после катастрофы. На самом же деле вице-адмирал Баскин, прослушав доклад Эндрю, нашел его убедительным. И решил, что раз живых офицеров на судне нет, то и разбираться больше не с кем. Он подогнал флагман к беспомощно крутившемуся вокруг Марса «Декарду» и устроил своим застоявшимся без дела стрелкам огневой тренаж.

Того, что у десантника посадочные средства в наличии, а значит, и люди все на борту, он, недолго думая, приказал стрелкам не видеть. Позже с них особисты тоже взяли подписку.

В итоге Баскин получил от Дяди Гуннара нагоняй за большие потери и орден за находчивость в трудной ситуации.

А Эндрю Вернер старался о «Декарде» никогда больше не вспоминать. И не вспоминал – до того самого дня, когда Боровский прямо спросил, что же там случилось.

И вышло, что в конечном счете ничего там не случилось. Шрам на руке, обожженную грудь, Пурпурное Сердце, полгода терапии – все это Эндрю получил только за то, что сумел остаться в живых. Никому не помог, никого не выручил, ничего не добился.

С такими мыслями он списывался вниз. То же самое думал, валяя дурака на наземных базах. Примерно то же – в тюрьме. И если бы не ощущение, что жизнь проходит зря, он точно не ввязался бы в авантюру с работой на контрразведку. И был очень удивлен, когда понял, что именно предательство дало ему новый шанс.

С подачи особистов Эндрю вырвался с Земли в совершенно новый космос, не тот, какой он знал раньше. В космос группы F.

Личное конфиденциальное послание от адмирала Успенского свалилось на командира полицейской эскадры Рабиновича как снег на голову. И погрузило в глубокое расстройство. Во-первых, так и не удалось выяснить, откуда именно на полицейский информационный бакен пришел сигнал. Во-вторых, текст послания оказался до того неожиданным, что Рабинович поначалу даже растерялся. Полицейский адмирал был реалистом и хорошо знал, с кем имеет дело. Официальную версию, гласящую, что Рашен сошел с катушек, он с ходу отмел как несостоятельную. Узнав, что группа F вышла из повиновения, Рабинович сразу понял, что старый друг Алекс решил-таки наконец уйти в политику и захватить власть. По мнению Рабиновича, демонстрация силы на Марсе означала вовсе не сумасшествие Рашена, а просто начало его политической карьеры.

Как полицейский, Рабинович обязан был Рашена арестовать и предать суду. Но как живой пока что человек, да к тому же еще и семейный, он этого делать категорически не хотел. Поэтому, едва только с Земли пришло распоряжение мятежного адмирала схватить, Рабинович занервничал и принялся судорожно перемещать свои войска. Разукомплектованная армия не была готова к серьезной межпланетной войне и едва-едва годилась оборонять Землю. Единственной реальной силой, которая могла бы Рашена укоротить, оставалась злосчастная эскадра Рабиновича.

Больше всего Рабиновича мучило недоверие к информации с Земли. Гражданские власти, приказавшие ему арестовать Рашена, сообщали, что тот сам явится к полиции в руки и первым стрелять не станет. В ответ на резонный вопрос, а что еще Рашен будет делать в районе Пояса, если не бить полицейских, толковых разъяснений не последовало.

Поэтому вице-адмирал не спал ночами, извелся сам и задергал свой штаб. То ему казалось, что группу F следует накрыть упреждающим массированным ударом, а далее выкручиваться сообразно обстановке. То Рабинович требовал представить ему какой-нибудь план, по возможности подлый и коварный, позволяющий выманить Рашена с «Тушканчика» и таким образом мятеж обезглавить. Но все идеи по управлению огнем упирались в проблему совершенного непонимания, в какую сторону придется стрелять. А все коварные планы захвата оказывались на поверку слишком шаблонными для того, чтобы быть достаточно подлыми.

И когда Рашен внезапно первым вышел на контакт, у Рабиновича сначала от радости гора с плеч свалилась, а потом от удивления заболела голова. Он ждал от Рашена чего угодно – предложения сотрудничать, ультиматума, знаменитого русского «иду на вы», наконец. Вместо этого он получил в руки спокойный и дружественный информационный текст, внешне ни к чему не обязывающий. Рашен просто сообщал, что произошло на самом деле, объяснял свои дальнейшие намерения и ничего взамен не просил.

Худшего подарка он Рабиновичу сделать не мог. Теперь полицейский должен был каким-то образом принять решение, причем всю ответственность за него взвалить на себя. Борясь с желанием отдать письмо Рашена психоаналитику, Рабинович принял таблетку от головной боли и вывел на монитор сопровождающую текст картинку.

Внимательно просмотрев ее, он принял еще две таблетки. Потом отправился в медпункт и реквизировал у доктора недельный запас спирта. На следующий день Рабиновичу было очень плохо, и эскадра наконец-то смогла от него отдохнуть. А еще днем позже он вызвал на флагман всех старших офицеров эскадры и показал им запись, на которой огромные блестящие загогулины чужих кораблей гонялись за маленьким земным скаутом.

Когда в кают-компании утихли изумленные возгласы, Рабинович поднял ладонь, призывая людей к порядку, и произнес характерную для него речь, короткую и безапелляционную.

– Эта долбаная запись, мать ее так, подлинная, – сказал вице-адмирал. – Работал Абрам Файн, опытный старый хрен, вы его, бля, знаете. Алекса Успенского, чтоб ему провалиться, вы тоже знаете. Никакой он, трам-тарарам, не псих. Нормальный русский, мать его так. Говорит, с красножопыми его подставили. Замечательно. Пусть эти… (набор эпитетов продолжительностью в минуту) гражданские подставляют кого угодно, сто херов им в рот и якорь в жопу! Главное, чтобы не подставили нас. А хотели… (еще минута раздумий вслух). Воевать с этой трахучей группой F занятие для умственно отсталых, я так считаю, чтоб меня… Понятное дело, никто здесь группы F, трам-тарарам, не боится, мы ее вздрючим, трам-тарарам. Если понадобится, эти военные у нас будут сосать, пока не подавятся. Но сколько при этом они побьют нашей гребаной посуды, страшно подумать, трам-тарарам. Я таких гнилых раскладов не хочу. Похоже, и Алекс, мать его, тоже этого не хочет. Он старый и умный русский мудак. Предлагает разойтись, бля, по-хорошему. Так что в сложившихся педерастических обстоятельствах беру всю ответственность на себя. А вы, такие-разэтакие… (несколько минут задушевного рассказа об особенностях интимной жизни подчиненных). Да, о чем это я?