Теодор Старджон - Умри, маэстро! (авторский сборник)

– Они постоянно нас бросают, — пожаловался он, выпрастывая из спального мешка локоть и опираясь на него. И добавил нарочитым скрипучим сопрано, словно передразнивая кого-то:

– "Ты нравился бы мне гораздо больше, Джордж, если бы вел себя, как джентльмен"…

Потом он убрал локоть и, саркастически хмыкнув, снова улегся.

– Я знаю, что такое джентльмен, — сказал он. — Это то, чем тебе никогда не стать, даже если ты отрастишь крылышки и обзаведешься золотым сиянием над башкой. Я, во всяком случае, еще ни разу не видел ни одного. Или, иными словами, я еще никогда не видел мужчины, которому женщина не нашла бы повода сказать, что он — не джентльмен…

Пламя в костре поднималось, казалось, да самого неба, потом дрова прогорели, и огонь стал угасать.

– Я джентльмен, — сказал Келлет.

Именно в этот момент Пауэре ощутил это — неотступное, громоздкое, давящее воспоминание, которое росло и зрело в его напарнике. Но он ничего не сказал. Он просто лежал молча, прислушивался к дыханию Келлета и думал о том, что и Келлет наверняка знает, что его напарник не спит.

– Ты никогда не бывал в Пушматаге? — спросил Келлет немного погодя. Впрочем, вряд ли. Там есть одна речушка, называется Киамичи. В тот год я как раз уволился с ранчо у Крутых Ступенек и отправился бродяжить. И вот, переваливаю я через бугорок и направляюсь к этой самой речушке, как вдруг вижу — в воде что-то сверкает. Подъезжаю ближе, глядь — женщина!.. Я так и встал как вкопанный, до того удивился. И не мудрено, ведь она была в чем мать родила.

Наконец она накупалась и пошла к берегу напротив. Когда вода дошла ей до колен, она остановилась, чтобы отжать волосы, и вот тут-то заметила меня! Бедняжка рванулась к берегу и упала — поскользнулась, должно быть, или споткнулась о камень. Так и не знаю, в чем было дело, но она упала и осталась лежать.

Признаться, я почувствовал себя скверно, ведь я совсем не хотел ее пугать. Если бы она не увидела меня, я бы поехал дальше своей дорогой и скоро бы обо всем забыл, но теперь… Что мне было делать? Бросить ее? Но она запросто могла утонуть. К тому же, падая, она могла пораниться, даже убиться…

Короче, я мигом спустился к реке, от души надеясь, что она жива и здорова и просто стыдится. Мне даже думать не хотелось, что она может быть мертва. Но не все оказалось так хорошо, как я рассчитывал. Падая, она ударилась головой о камень.

К счастью, ярдах в ста ниже по течению стоял какой-то дом, вроде фермы. Делать нечего — поднимаю женщину на руки (а весила она не больше теленка) и несу туда. У крыльца я усадил ее на землю и покричал, но никто не вышел должно быть на ферме никого не было. Тогда я вошел внутрь, нашел кровать и перенес на нее женщину, а сам снова вышел во двор и посвистел моей индейской лошадке, чтобы снять седельные сумки — я как чувствовал, что они мне понадобятся.

Когда я вернулся в дом, у женщины снова шла кровь. Пришлось отыскать полотенце, подложить ей под голову и заняться раной.

Рана мне не понравилась — для женщины она, прямо скажем, была великовата. Падая, она рассекла кожу на голове прямо под волосами, и разрез был не меньше четырех дюймов длиной. Я промывал его чистым виски, а сам любовался ее волосами. Про такие говорят — "как вороново крыло"; обычно они кажутся черными, но на свету начинают отливать синевой. В общем…

Келлет не договорил и молчал довольно долго. Пауэре тем временем нашел трубку, набил табаком, выбрался из спальника и, достав из потухающего костра уголек, прикурил. Потом, так и не произнеся ни слова, снова вернулся в мешок.

Когда напарник улегся, Келлет сказал:

– Она была жива, но без сознания, и я, черт побери, совершенно не знал, что делать. К счастью, кровотечение скоро прекратилось, но я понятия не имел, то ли растирать ей запястья, то ли ходить перед ней на голове — я ведь не доктор! В конце концов я просто сел рядом и стал ждать. Чего? Я и сам не знал. Может, того, что она очнется; может, того, что кто-нибудь придет. В последнем случае меня, кстати, могли ждать крупные неприятности, и я отлично это понимал, но ведь не мог же я просто взять и уехать!..

Часа через два стемнело, и я зажег лампу — простой фитиль, который обмакнули в глиняную плошку с жиром, потом развел огонь в плите и сварил немного кофе из собственных запасов. Кофе был уже почти готов, когда мне послышался какой-то звук, донесшийся из ее комнаты. Я обернулся. Она сидела на кровати и смотрела на меня, крепко прижимая к себе одеяло, и глаза у нее были величиной с железное кольцо от коновязи. Когда я шагнул к ней, она пискнула и, забившись в самый дальний угол кровати, велела мне не приближаться.

"Я не трону вас, мэм, — сказал я как мог вежливо. — Вы поранились, так что вам бы лучше не делать резких движений".

"Кто вы такой? — спросила она. — И что вы здесь делаете?"

Я назвал ей свое имя, потом говорю:

"Смотрите, мэм, вот у вас опять кровь идет. Лягте-ка лучше обратно и дайте мне заняться вашей раной".

Не знаю, поверила ли она мне, или просто снова потеряла сознание. Как бы там ни было, она упала на подушку, и я положил на рану чистую тряпицу, смоченную холодной водой.

От этого она снова пришла в себя и спросила, что случилось, и я, как мог, рассказал ей, что произошло.

Тут она вроде как разозлилась.

"Я просто купалась, — говорит. — И если бы не вы, я бы не…".

Ну, дальше я не очень слушал. Впрочем, она ничего путного не сказала только верещала, как рассерженная белка.

Тогда я ей прямо так и говорю, как есть:

"Вы, мадам, упали и шибко ударились головой, и ничего другого не было. Я сделал для вас только то, что должен был сделать. Наверное, — говорю, — тут и моя вина есть, да только я вам вреда не хотел. И вот вам мое честное слово: как только здесь кто-нибудь появится, я сразу же уеду. Когда возвращается ваш муж, мэм?.."

Ну, это ее успокоило, и она немного рассказала мне о себе. Ее ферма была обычным участком поселенца: она владела им с правом первой очереди на выкуп, и до конца срока оставалось еще восемнадцать месяцев. Муж ее в прошлом году попал в горах под обвал, но перед смертью успел взять с нее клятву, что она сохранит землю за собой. Не знаю, что бы она делала с этой землей потом, но почему-то мне казалось, что свою землю она никому не отдаст и будет держаться за нее зубами и ногтями — столько в ней было мужества…

Тут Келлет снова замолчал. Свет, встающей из-за горизонта луны, уже давно разогнал непроглядную черноту неба, но цепь холмов на востоке была по-прежнему укрыта густой тенью. В трубке у Пауэрса неожиданно засипело.

– Когда-то у нее был сосед, в четырнадцати милях ниже по течению, но предыдущей зимой его ферма сгорела до тла, и он подался из тех краев. Другой фермер, который жил в восьми милях выше по течению, уехал с женой к Крутым Ступенькам табу-нить лошадей и должен был вернуться не раньше, чем через полтора-два месяца. Она жила тем, что выращивала и сушила кукурузу и горох, да держала про черный день немного картофеля. Посторонние в этих краях появлялись редко, почти никогда, поэтому было только естественно, что в жару она купалась нагишом.