Юрий Никитин - Я – сингуляр

– Извращенец, – пробурчал Люша и с требовательным видом повернулся ко мне. – Ну?

– Я не еду, – повторил я уже тверже.

– Проблемы с отпуском?

Я заколебался, была трусливенькая мысля соврать, сослаться, что дадут только зимой, а когда подойдет август, пойти в августе и снова соврать, что внезапно появилась возможность, вот меня и пустили… но на заднем плане, как через матовое стекло, за мной следят требовательные глаза Габриэллы.

– Нет, – повторил я, – в Африку что-то не хочется.

Оба посмотрели на меня, как на оживший скелет, Люша открыл пасть для рыка, но Барабин опередил деловито:

– А куда хочется?

Я подумал, решился:

– Щас покажу.

– Ну давай, показывай…

Я снял с полки альбом с видами космоса, звездный отдел не стал листать, все равно не поймут, открыл «Планеты», отыскал с видами красных песков Марса.

– Вот.

Оба уставились с предельным непониманием. Наконец Люша с облегчением улыбнулся:

– Гы-гы, вот прикололся!

Барабин тоже начал улыбаться, я сказал настойчивее:

– Какой на фиг прикол? Я говорил, в самом деле хочу туда. В отпуск. Хочу пройтись по этим пескам. Может быть, даже пробежаться. Да, гравитация там слабее, именно – пробежаться!

Оба посмотрели на фото, на меня, друг на друга, потом снова на меня. Люша прорычал непонимающе:

– Ты чего?.. Туда ж не летают!

– Полетят, – заверил я.

– Когда?

– Лет через пятнадцать, – сообщил я. – А лет через тридцать будут летать туристы.

Барабин быстро подсчитал на пальцах, сбился, перебрал их снова.

– Ты че, все-таки прикалываешься? Тебе ж будет почти шестьдесят!

– Ну и что, – ответил я бодро, – основная масса туристов – пенсионеры, которым делать не фига, не заметили?

– Так то здесь, – возразил Барабин, – а до Марса пока долетишь, рассыплешься! Туда здоровье надо иметь.

Я ответил чуть увереннее:

– Над здоровьем работаю.

– И не пустят туда, – заявил Барабин. – Полет обойдется в сто миллионов долларов на рыло! Ну, может, чуть дешевле. Где у тебя такие бабки?

Люша молчал, качал огромной головой, щеки колыхались, наползали толстыми слоями друг на друга.

Я подумал, сообщил:

– Так у меня ж еще тридцать, а то и больше лет в запасе? Буду стараться собрать такую сумму. Как думаете, если каждый месяц по сто долларов откладывать, насобираю?

Они ушли, уверенные, что прикалываюсь, а я, закрыв за ними двери, сообразил наконец, что в самом деле настолько хочу бродить по пескам Марса, что для собственного душевного спокойствия должен в самом деле начинать готовиться к этой туристической поездке. Всерьез, без всяких приколов. А может быть, удастся поехать не только туристом, тогда обойдется намного дешевле. А то и вовсе бесплатно.

Протест против «куда поедешь отдохнуть» – у меня вообще-то стихийный, как у зверя, что упорно не желает идти туда, куда ему идти не надо. Во-первых, ни в какие египты не хочу, для этого надо куда-то ехать, будто здесь я в каком-то аду, во-вторых, достает слушать это дурацкое «надо отдохнуть» от тех, кто за весь год палец о палец не ударил и даже хвастал, что у него «работа – платят хорошо, а делать ничего не надо».

Еще понимаю тех, кто долбит уголь в шахте, хотя и там теперь комбайны, не надо киркой развивать мускулы, но от чего отдыхают эти простейшие?

Но стихийный протест – это стихийный, он для тех, кто не в состоянии объяснить мотивы своих поступков. А я же вроде не дурак? Надо подвести базу. А база у меня та, что я в самом деле очень хочу поехать в отпуск, но, увы, туда пока поезда не ходят и самолеты не летают.

То, что брякнул со злости и с вызовом, на самом деле не эпатаж, я очень хочу, просто жажду ходить не по пескам Египта, а по пескам Марса. Хочу увидеть не Южный Крест, который можно узреть только в южных широтах, а хочу посмотреть на шаровое скопление звезд нашей Галактики вблизи, без всякого телескопа. Хочу промчаться не через прерию или тайгу, а через гиперструны пространства, нырнуть в туннель многомерности и выскочить под лучи зеленой звезды, где физические законы совсем иные…

На экране домофона видно, как Люша с Барабиным пересекли площадку, вот сели в лифт, а через сорок секунд внизу в холле раздвинулись дверцы грузового лифта. Первым вышел Барабин, Люша выдвинулся неспешный, как айсберг, потопивший «Титаник».

Я перешел на балкон, отсюда видно обе раскоряченные фигурки. Чувствую себя уродом и не могу понять, ну почему, почему не рвусь в эту гребаную Грецию смотреть на греческие развалины, почему отказался ехать в Индию смотреть на гребаные индийские развалины и почему не взял горящую путевку для поездки в Египет, где целых две недели по льготной цене можно смотреть на гребаные египетские развалины?

И вообще, почему меня не бьет истерический восторг при виде ночного горшка Рамзеса Второго? Только лишь потому, что сейчас унитазы намного удобнее?.. Но, во-первых, горшок самого Рамзеса, во-вторых, этому горшку пять тысяч лет!

Ну и хрен с ним, ответил я мысленно, что мне с этих пяти тысяч. Унитаз в моем туалете куда эстетичнее. И удобнее. И вода подается прямо в этот современный горшок, который даже по форме изящнее, красивше. Словом, не понимаю этого щенячьего восторга… Почему? Что со мной не так?

Стараясь справиться с депрессией, вот уж не думал, что я интеллигент до такой степени, самому противно, будто перешел на вкусную и здоровую пищу, подсчитал финансы и купил в кредит хонду, новенькую, сверкающую. Еще лет десять тому такая была бы верхом роскоши, но сейчас, увы, эконом-класса. Да и то в кредит.

Насобачился ездить довольно быстро, все мы еще в школе учимся водить машины, а коммуникатор показывает все улицы и переулки, предупреждает о поворотах, знаках и пробках.

Портрет Габриэллы, как ни странно, действует подобно иконе на православных. У православных мир – это одно, они – другое. Мир в том значении, старом, уже забытом, от которого осталось разве что «мирской», «мирские», а «Война и мир» переводится нашими придурками как «War & Peace», а не «War & World», как было бы правильно.

Еще пару раз Люша, Барабин, Константин и даже Тюпавин пытались меня затащить ехать дружной компашкой на Кипр, я устоял, за что зауважал сам себя и поблагодарил наблюдающую за мной со стены Габриэллу.

В последних числах августа они наконец отбыли на дальние юга, а я, ухлопав пару недель всего лишь на работу, додумался ездить к универу, занес в наладонник расписание всех лекций на астрономическом, и наконец однажды сердце затрепетало в ожидании чуда.

Я еще не понял, чего это оно всполошилось, будто собака, рядом с которой запустили фейерверк, но голова сама повернулась так резко, что хрустнули позвонки.

Пару мгновений я всматривался в веселую стайку девушек, сбегающих по ступенькам.