Юрий Никитин - Я – сингуляр

– Нет, там говорится про нанороботов.

– А это что за штуки?

– Это роботы размером с молекулу. Они будут собирать из атомов все, что велит им большой компьютер, за монитором которого сидит человек. Все из атомов…

Люша захохотал:

– Брехня, я весь из мяса, костей и малость… самую малость… из аппетитного жирка. Так, на случай голодовки! Га-га-га!..

Все смеялись, глядя, как колышутся от смеха все этажи подбородков Люши, как трясется желе огромных плеч, как поднимаются и сползают громадные медузы «аппетитного жирка» на груди, а уж на вздутый живот и смотреть жутковато.

Я тоже улыбался, а в голове вертится, сказать или не сказать, что и Люша, и стул, на котором он сидит, и накрытый стол, и бетонная стена, и диван с расположившейся на нем Василисой – все это из одних и тех же атомов. Переставь атомы тела Люши – получится жирафа, стол, табуретка, стена, накрытый стол, просто воздух, диван…

Когда-то начнут переставлять эти атомы на самом деле, это «когда-то» совсем близко, вот будет шок для этих полуобезьян! Хотя это я слишком хорошо о них думаю. Они даже не поймут, как это делается. Как сейчас не понимают сегодняшнего, им только «дай» и «принеси», потребители чертовы.

Василиса, поддерживая мужа, фыркнула, как огромный рассерженный морж.

– Славик, ну ты подумай, это же бред! И что, найдется хоть один человек, кто добровольно станет всобачивать в свое тело железки?

Люша, Константин, Барабин и все женщины улыбались, для них все понятно, кто же на такую дурь пойдет? Человеческое тело прекрасно, вершина эволюции, ничего лучше создать просто невозможно. Не зря же шесть миллиардов лет эволюция шла от амеб через всяких кистеперых рыб, динозавров и обезьян к человеку, что хоть по Библии, хоть по Дарвину, но вершина вершин и мера всего сущего!

– Пойдут, – сказал я невольно, – конечно, пойдут.

Барабин недовольно хрюкнул:

– Ну разве что какой умирающий решится… Но, по мне, лучше умереть, чем жить благодаря железяке в теле!

Люша и Константин поддержали довольным ржанием, Барабин потянулся к ним с рюмкой водки. Звонко чокнулись, выпили, покряхтели, пока эта жгучая гадость проваливается по пищеводу.

Я развел руками:

– Ну пусть даже умирающий. Но потом станет здоровым и будет сильнее, здоровее, будет видеть вас насквозь…

Люша гулко захохотал:

– А что он увидит такого интересного? Я ему могу и так показать! Баб увидит без одежды? Подумаешь… Таня, покажи сиськи!

Таня с готовностью расстегнула блузку и, мило улыбаясь, потрясла сиськами из стороны в сторону, покрутила, потерла одну о другую, взглядом давая понять, что между ними, вот такими сочными и горячими, вполне можно бы вложить что-то свое горячее.

Как только, застенчиво хихикнув, запахнулась, Люша изрек:

– Весь цимес в том, что и сиськи, и жопы видишь… как подарок! Редко. А все время смотреть на них… недолго и в импотенты попасть!

Василиса сказала веско:

– Глупость это все! Ученые только деньги выманивают на свои забавы. Я слышала как-то, что эти самые сумасшедшие ученые, они хитрые и свое любопытство… удовлетворяют…

Она запнулась, Люша подсказал с веселым ревом:

– За государственный счет! То есть за наш. Разве не так, Славик?

Константин бросил на меня быстрый взгляд.

– Вообще-то Славик может быть прав. Но только в одном случае…

– Каком? – полюбопытствовал Люша.

– Ну там смертельно больной какой… Ему умирать сегодня к вечеру, вот он и согласится вмонтировать в себя какую-нибудь железку…

Я сказал невольно:

– Да при чем здесь смертельно больные? Именно здоровые станут охотно – да-да, охотно! – всобачивать, как ты говоришь, разные приспособления, чтобы стать сильнее, быстрее, здоровее…

Я поперхнулся, внезапно вспомнив свои заверения самому себе, что спорить с полуобезьянами глупо, их не переубедишь, нужно просто работать, как если бы работал в лесу и не обращал внимания на прыгающих по веткам обезьян, лемуров, белок и попугайчиков. Говорил себе, убеждал, был даже уверен, что обращать внимание не стану, а вот сорвался, заспорил, да еще так горячо, словно для меня так важно переубедить этих полуобезьян!

– Жить – значит только приготовляться к жизни, – сказал Константин с пафосом. – Если бы человек знал, как жить, он никогда бы не умер…

Все захохотали, я мрачно подумал, что Константин брякнул мудрость, даже не заметив, что именно изрек. Если бы человек в самом деле знал, что уже сейчас можно смерти избежать, то есть появился шанс, не стопроцентный, правда, но разве есть из чего выбирать, человек этот начал бы жить, вполне возможно, иначе.

Я посмотрел на колыхающиеся студни сырого мяса вокруг стола, накрытого жареным мясом, осадил себя: нет, все равно очень немногие бы стали. Из-за того, что жестокий природный отбор перестал выпалывать человечество, оставляя жизнестойкие особи, человеческая масса неудержимо разрослась за счет многочисленного биологического мусора. Все эти больные и нежизнеспособные в нормальных условиях сейчас живут припеваючи. Дают еще более больное и нежизнеспособное потомство, но хуже того – устанавливают свои законы в обществе, у нас демократия!

Люша сказал важно:

– Замечено, что те, кто делает утреннюю гимнастику, умирают гораздо реже… – Он сделал паузу и договорил: – Потому что их гораздо меньше.

Все снова захохотали, что-то этот частый хохот по любому поводу начал напоминать мне штатовский гогот за кадром. У нас есть новости с сурдопереводом для глухих, а в Штатах придумали этот подсказывающий гогот, чтобы идиоты знали, где смеяться. Но так как биологический мусор стремительно размножается везде, то гогот укоренился всюду, в том числе и у нас на центральном телевидении.

С балкона появились и сели за стол Демьян и Лариска. Я старался угадать по ее лицу, чем закончился разговор, но у Лариски по сияющему лицу восторженной куколки хрен что поймешь, а Демьян, как обычно, важен и начальственен.

– Человек, – сказал он глубокомысленно, ухватив нить дискуссии, – умирает только один раз в жизни и потому, не имея опыта, неудачно…

Лариска первой захлопала в ладоши и сказала счастливо:

– Как умно сказано! У меня даже голова закружилась!

Демьян посмотрел на нее с нежностью, все мы жаждем, чтобы нами восторгались прежде всего женщины. Все начали соглашаться, я снова подумал, что и этот прав, сам того не подозревая. Уже в трансчеловечности можно умереть и воскреснуть, снова умереть и полностью восстановиться. Так что опыт появится, появится.

– Жизнь – копейка, – провозгласил Барабин бодро, – судьба – индейка!

Я не понял, к чему такое брякнуто, но все снова заулыбались и закивали. Хотя редкая хрень, придумана каким-то полевым командиром, чтобы легче гнать солдат на убой. На самом деле те, кого гнали на убой, говорили, судя по Далю, совсем другое. Жуткой безнадегой тянет от таких слов, и видно, как не хотят умирать те, кто не брешет, а говорит правду. Но правду говорить страшно и жутко, потому и придумываются это «либо грудь в крестах, либо голова в кустах».