Юрий Никитин - Я – сингуляр

– Да и самим придется почистить свои инстинкты, – уточнил Чернов. – Слишком уж командуют даже нами. От одних избавимся вовсе, другие урежем в правах. Ну там совещательный голос или место на галерке.. А то, как Слава верно говорит, даже нас, таких умников, некая сила нет-нет да и срывает в загулы. Сейчас вред только себе, а когда будем обладать мощью зажигать и гасить звезды?

Гаркуша напомнил:

– Разве мы не пришли к выводу, что в сингулярность нельзя брать недочеловеков? Виноват, человеков?..

Чернова я временно пересадил за свой ноут, у меня самый навороченный, Чернов чуть не расплакался от умиления, вот оно, близкое будущее, даже речь распознает и выполняет простейшие команды, а я в том старом компе, за которым обычно сидит Чернов, заменил видюху и добавил памяти, а то слишком отстает от красавцев, привезенных мной.

На Милу я поглядывал искоса, единственная женщина среди трансчеловеков с упоением расщипывает спиральную веточку на цветные шарики. Не слышит или просто не обращает внимания на мужские споры. У мужчин всегда больше времени, и чешут языками чаще, чем женщины.

В какой-то момент Гаркуша взглянул на часы, охнул:

– Ух ты! А я все думаю, чего это у меня, такого крутого и продвинутого сингуляра… ну, пусть пока трансчеловека, животный и весь из себя примитивный желудок волнуется? А он, оказывается, жратаньки хочет!.. Без всяких часов время обеда чует!

Знак тоже посмотрел на часы, потянулся.

– Кто бежит за пирожками?

– Я вчера ходил, – быстро сказал Гаркуша.

– А я позавчера, – сказал Чернов.

– Тогда Мила, – сказал Знак.

Все посмотрели в ее сторону, Мила вынужденно повернулась. Я наконец обратил внимание, что волосы напустила на лоб и глаза даже поверх солнечных очков, высокий ворот водолазки подпирает подбородок, а щеки усеяны крупными темными точками и даже бугорками.

– Я не могу, – произнесла она глухо.

– Почему? – спросил Знак.

– Не видишь? – спросила она раздраженно. – Я уколы сделала. Не люблю с фингалами показываться.

– Ты уже два раза пропустила, – обвинил Знак.

– А я и тогда делала, – напомнила Мила. – Чтобы стволовые клетки подействовали, надо пять сеансов из тридцати уколов!

– Может, и мне? – спросил Знак раздумывающе. – Толку все равно не будет, зато за пирожками не бегать… В прошлый раз вообще под дождем пришлось.

Гаркуша подошел к окну, изогнулся, стараясь увидеть небо.

– Да вроде пока нормально, – сказал он озабоченно. – Успею туда и обратно. Молитесь, чтобы не утоп.

– И не съел все пирожки, – добавил Знак.

Гаркуша остановился перед Милой, рассматривая ее с интересом.

– Дикий ты человек, Мила! И совсем оторвалась от жизни. Прятать следы уколов, подтяжек и всяких там липосакций нужно было в старое древнее время…

Чернов спросил с интересом:

– Это когда?

– Ну лет… – начал Гаркуша, подумал и сообщил: – Месяцев семнадцать-восемнадцать назад! А что? Все ускоряется. Это было старое дикое время. А сейчас женщина, что выходит на улицу без синяков, – признается, что не следит за собой, неряха! Все знают, что синяки у женщины только от уколов, подсадок, подливок, подтяжек и прочих гелей и ботоксов.

Она посмотрела на него с недоверием, но очки сняла. Под левым глазом расплывается здоровенный фингал.

– А так?

Гаркуша сказал проникновенно:

– Вот с ним всякая женщина скажет, что ты эта… ухоженная. Это не маникюр!.. Уколы – и дорого, и вообще высший класс. Это уже уровень. Так что такими фингалами хвастаться надо.

А Чернов добавил:

– Если без фингалов по всей морде, могут подумать, что пользуешься подтяжкой, а теперь это дурной вкус. В смысле, устарело.

– Или вообще ничем, – сказал Гаркуша с пренебрежением.

– Таких уже не осталось, – заметил Знак и мечтательно вздохнул.

Она поколебалась, наконец, буркнула:

– Ладно, схожу. Но если кто на улице хоть раз хихикнет, вернусь и всех поубиваю!

Она вышла, а Гаркуша, сразу забыв, что ему грозит убийство, повернулся к нам.

– Кстати, – сказал он живо, – очень мало таких, кто признает необходимость сингулярности или хотя бы ее приход! Но даже среди тех, кто признает, абсолютное большинство пальцем о палец не ударит, чтобы ее приблизить. В смысле, что-то полезное сделать для ее прихода. Поговорить да, могут. И будут ждать, что придет и сделает богатыми, красивыми, вечно молодыми и бессмертными.

Знак вмешался угрюмо:

– А я бы таких вообще в сингулярный мир не брал! Даже если попросятся. Пусть полуобезьянничают, как и раньше. Обеспечить им полные корыта еды, избавить от болезней, и пусть живут сами по себе. В сингулярность стоит брать только тех, кто хоть что-то делает для нее.

Гаркуша сказал ехидно:

– То есть нас?

Знак огрызнулся:

– А что, неправильно? Это будет только справедливо.

– Хе, ты забываешь про присущее нам милосердие.

Знак буркнул:

– Это смотря к кому. У меня к ним нет милосердия.

– Эх ты… милосердие не бывает избирательным. Оно либо есть, либо нет.

Знак сказал раздраженно:

– А я что, предлагаю перебить человечество? Напротив, если ты слышал, предлагал обеспечить едой и всеми материальными благами! А еще излечить от всех болезней, дать им все мыслимые развлечения… Но только не надо мне пьяненького дядю Васю-сантехника среди звезд, который и там будет искать, кого бы трахнуть в анус, какую бы телефонную будку разломать и где бы насрать так, чтобы гребаные профессора обязательно вляпались!

Гаркуша победно заржал, звучно хлопнул ладонью по столу. Испуганная мышка соскользнула с коврика и попыталась спрятаться за монитор.

– А я о чем всегда твердю? – спросил он с азартом. – В театр же не пускаем в тужурках и в кирзовых сапогах с налипшим на подошвы дерьмом? В хорошие рестораны – без галстука? И вообще сейчас все больше закрытых клубов, заметили? Потому что демократия демократией, но я не хочу, чтобы к нам вот сейчас ввалилось пьяное мурло с побитой мордой и недопитой бутылкой водки, мол, у нас же теперь простому человеку везде дорога!

Он горячился, размахивал руками, раскраснелся. Мы слушали сочувствующе, отводили глаза. Я поймал себя на том, что иронизирую, но сам-то вообще-то такой же. Раздираюсь между своим прошлым псевдоинтеллигента – а у нас в стране практически все интели как раз псевды – и своим новым бытием, в котором наконец-то начал смутно улавливать предначертание.

– Когда-то мы отказались от практики людоедства, – сказал Гаркуша с нажимом. – Потом отказались от владения рабами и публичных казней. Совсем недавно отказались от устаревших правил, что курица не птица, а женщина не человек, теперь уже и женщина… того, почти человек. Даже за пирожками отказывается! Но разве мир стал хуже?