Юрий Никитин - Имаго

И Таня увидит, мелькнуло у меня в мозгу. Отец увидит, перестанет считать меня гением в науке и полнейшим неудачником в жизни. И вообще все-все… Словом, медные трубы, медные трубы, медные трубы трубят, приглашают пройти тех героев, кто уже сумел пройти огонь и воду.

– Да, – сказал я, – эти церемонии впечатляют. Раньше было просто: президент жал руку и вручал медаль лауреата, а пионерка подносила цветы. А теперь все режиссируется умельцами, что привыкли ставить шоу Бивиса и Батхэда. Какие световые эффекты, какие краски, какие громогласные ведущие… Все расписано до мелочей, кому где стоять, как и кому кланяться, какие благодарственные слова говорить, кому поцеловать руку, кому – ногу, перед кем встать на колени… На этих условиях мне вручат, как я правильно понял, диплом, памятный знак и нефритовую статуэтку, плюс двести тысяч долларов?

– Двести пятьдесят, – поправил он и повторил со вкусом: – Двести пятьдесят тысяч долларов! Это, согласитесь, сумма. Четверть миллиона долларов.

– Еще бы, – охотно согласился я. – Сумма.

– А сама церемония, – сказал он легко, – пусть вас не беспокоит. Ведь когда прямую трансляцию смотрят миллионы, а эту передачу будут смотреть сотни миллионов!.. то нехорошо не дать красочное зрелище, не так ли?.. Люди пришли со службы после тяжелого трудового дня, включают телевизор… Мы просто обязаны дать им хорошее приятное зрелище! А хорошее нельзя сделать, если заранее не отрепетировать, не повторить хотя бы два-три раза все моменты, какие-то подправить, какие-то усилить, акцентировать, даже повторить…

Я оторвался от мороженого, уже половину сожрал, сказал задумчиво:

– Двести пятьдесят? Это хорошо… Давайте сделаем так – вы просто пересылаете мне чек. Вот и все делы.

Он запнулся на миг, на лице моментально сменилось с полсотни масок, слишком быстро, чтобы рассмотреть хотя бы одну, в следующее мгновение снова улыбался светло, чисто и чарующе.

– Как вы можете, – сказал он с мягким упреком. – Ведь вы лишите людей такого зрелища!.. Сто пятьдесят миллионов будет смотреть только в России!

Я поинтересовался хладнокровно:

– Ну и что?

– Как можно, – повторил он. – Это такое зрелище… Нет, так нельзя!

Я переспросил:

– Но ведь первое место… или как там это награждение называется, большинством голосов отдано мне?

– Да, – ответил он, – но вы должны быть обязательно…

– Не понял, – сказал я. – Как это связано с первым местом?..

Теперь он старался понять меня, кривился, морщился, наконец все же выдавил:

– Простите, теперь я не понял.

– Очень просто, – объяснил я любезно. – Если я занял первое место в каком-то соревновании, то я становлюсь чемпионом вне зависимости от того, явился за кубком или нет. Так?

Он увидел ловушку, слишком явная, сказал осторожно:

– Здесь не спорт, здесь наука…

– Но рекорд есть? – спросил я. – Вы сами сказали, что есть. Или чемпионство – неважно. Вот я и говорю, пришлите чек, а все остальное…

Я не договорил, в чью задницу диплом, памятный знак и нефритовую статуэтку, но он понял, пожелтел, отодвинулся.

– Как жаль, – сказал он сухо. – Как жаль.

– Да ладно, – ответил я великодушно. – Ни хрена вам не жаль. Все было понятно заранее.

– Было, – сказал он неожиданно. – Просто некоторые в комитете по премиям полагали, что с годами вы станете терпимее, мягче. Что с вами можно будет договориться.

– Сторговаться, – поправил я.

Я надеялся, что он пойдет и дальше, согласится, ляпнет что-нибудь еще, но Гарри Глостер, как он назвался по телефону, как будто подозревал видеокамеры во всех углах, смолчал, только саркастически улыбнулся.

Я отодвинул пустую вазочку, оставил деньги на столе и отбыл, не забыв прихватить безобразно раздутый пакет с продуктами.

Понятно, теперь никакой премии не светит. Не зря же прислали этого заранее, до начала конкурса. Премия будет дана тому, кто примет условия приехать такого-то числа, поселиться в таком-то номере, взойти на сцену по зову конферансье и кланяться, кланяться, кланяться с приятной и чуточку смущенной улыбкой, благодарить и снова кланяться, говорить, что принимает это как аванс за будущее служение им, давшим премию, снова кланяться и целовать руку ведущему, ногу – конферансье, встать на колени перед иконой и перекреститься… или подпрыгнуть перед статуей Саурона и крикнуть «Хунь-сунь – банзай!» и снова повторить, что эту премию рассматривает только как аванс, что будет им, давшим премию, служить верно и преданно, в надежде, что со временем еще что-нибудь кинут на протянутую лапу.

Премию, повторил я себе, чтобы укрепиться в своей позиции, – все-таки двести пятьдесят тысяч гавкнули! – дают тем, кто обязуется им служить. Там что премии – это не просто премии. Это веревка на шее. Зачастую даже не очень длинная.

Я забыл о нем и премии раньше, чем вошел в квартиру и увидел на дисплее скринсейверную заставку. В голове уже неотвязно вертелось, что, возможно, придется вообще менять аудиторию. Все религии и учения были рассчитаны, что простой народ проникнется и пойдет, пойдет, пойдет… К простому народу обращались Заратуштра, Моисей, Будда, Христос, Мухаммад, Маркс, Ленин, Мао, Кастро, Хусейн… Вроде бы дало прекрасные результаты, мир всякий раз встряхивало и перекраивало по-новому. Как сказал великий Ленин, великий – без дураков, идеи становятся силой, когда овладевают массами.

Но именно на простого человека ориентировано все в Юсе, и вот теперь это – чудовищный нарыв на теле человечества, общество быстро тупеющих животных, страна обезьян, стремящаяся весь мир превратить в таких же обезьян. Причем эти скоты даже не подозревают, что они – скоты с «томагавками» в руках.

Но если ориентироваться не на простого, а на элиту? На верхушку? Есть ли шанс?.. Да, все мы понимаем, что именно элита все делает и все решает, но…

Голова раскалилась от бешеного прилива крови. Итак, давай-ка еще раз, на пальцах. Простые люди, как мы говорим, как говорит пресса, как говорит президент – это простолюдины, так их называли раньше. Когда их так называли, то все ясно понимали, что мораль простолюдинов сильно отличается от морали рыцарей и прочих «благородных».

Да, она в самом деле отличалась, отличается и будет отличаться. Однако цивилизация обязана своему взлету тем, что ее лидеры на мораль простолюдинов внимания не обращали. Кучка «благородных» вела, не интересуясь мнением простолюдинов. Вела по пути духовного и технического прогресса, который простолюдину непонятен и не нужен. Сейчас мы некоторое время еще движемся по инерции вперед, но наступательный характер прогресса затихает, затухает, ибо… мнение простолюдинов начали принимать всерьез.

Гибельную роль в этом сыграли французские мыслители-просветители. От тезиса, что простолюдины – тоже люди, пришли к ложному выводу, что простолюдины тоже должны участвовать в управлении государством. На самом же деле нужно было всего лишь изменить понятие «благородный класс». Не по породе, как у собак или чистокровных скакунов, а по интеллекту, поведению, следованию нормам чести и прочим качествам. Тот, кто им следует, – уже благородный класс, а кто не следует – простолюдин, несмотря на двенадцать поколений благородных предков.