Юрий Никитин - Последняя крепость

Гургис кивнул:

– Да, эллинская культура превосходит все культуры мира. И потому все умные люди во всех странах перенимают ее и сами становятся эллинами. Однако неграмотные пастухи упорно цепляются за своих богов…

– За своего бога, – поправил Неарх. – У них один бог.

Гургис отмахнулся:

– По привычке вырвалось. Эти старосты горных деревенек да жрецы в тех краях как раз к пастухам и обращаются.

– Пусть, – произнес Неарх благодушно. – Иудейская молодежь уже восприняла философский скептицизм и отказывается принимать наивное толкование Библии в мидрашах. Они спрашивают напрямик: может Тора помочь нам решить наши вопросы или нет? И священники в бессилии разводят руками. Вот в этом и есть победа!

Гургис все еще смотрел в ту сторону, где в тени греческих портиков скрылся старый священнослужитель. Лицо его оставалось задумчивым.

– Знаешь, – сказал он наконец с некоторой нерешительностью, удивившей его самого больше, чем Неарха, – мне стало известно, что почти все эти священники, так яростно поносящие нас на площадях, дома очень тщательно штудируют идеи Платона, логику Аристотеля, теоремы Эвклида… Вообще изучают греческую философию и науку куда тщательнее, чем те, кто уже эллинизировался с легкостью.

Неарх воскликнул с удивленной радостью:

– Так это же великолепно!

– Почему?

– Этим подтачивается последний оплот иудейского сопротивления!

Гургис помолчал, а когда заговорил, в тихом голосе звучали сомнение и тревога:

– Они изучают так, словно ищут бреши… Нет, это я уже говорю глупости. Скорее, они пытаются понять и овладеть греческими орудиями утонченного анализа, чтобы снова приступить к своей Торе. Заново. Зачем? По всей логике, у них единственный шанс выжить – это суметь каким-то образом приспособить Моисеево учение к изменившейся жизни. К жизни в окружении намного более высокой, утонченной и такой привлекательной культуры.

Они замолчали, каждый думая об одном и том же. Три дня тому состоялся праздник в честь Деметры, богини плодородия, праздник вышел далеко за пределы эллинизированных кварталов, и жители истинной веры, как они себя называли, готовы были с голыми руками отыскать женщин, осквернивших иудейскую землю, и разорвать их на месте.

Хотя сам праздник иудеи более-менее стерпели, но в конце были отобраны девственницы, которые должны были участвовать в женских мистериях, на которые не допускают ни мужчин, ни даже остальных женщин. И хотя все происходило ночью, однако светила полная луна, и многие видели обнаженных девушек, легких и прекрасных, что мчались под звездным небом, похожих на сказочных существ, захлебываясь от невероятного ощущения свободы и единения с богами…

Если те из мужчин, которые заменили свою веру эллинским восприятием мира, смотрели с удовольствием и откровенно любовались, то ревнители старой веры всю ночь вопили и потрясали кулаками, разжигая себя и собравшихся все больше и больше. Утром к зданию городского совета явилась разъяренная толпа и потребовала выдать им распутниц на растерзание.

Начальник гарнизона тут же вывел отряд гоплитов, вооруженных длинными копьями, твердо и в зловещем молчании вытеснили толпу за границу города. После чего греческий военачальник пообещал, что имеет право поступить с ними, как с бунтовщиками. Однако власть эллинов намного мягче, чем иудейская, и он ограничивается лишь мягким советом так больше не делать. Каждый свободен делать то, что хочет, но не имеет права навязывать это другим.

Мататьягу чувствовал на спине взгляды двух греков, что когда-то были иудеями, старался держаться прямо, хотя тяжелая работа и годы старательно гнули ему хребет.

Горячая кровь волнами ходила по телу и, не находя выхода, больно била в череп, грозя разломать там плотину, хотя с виду он старался держаться спокойно и бесстрастно, все-таки он приехал продать сыр, что-то купить из одежды и вернуться в свой привычный мир.

Греки хвастаются своей историей, но евреи свой путь прокладывали неприметно и с большим опозданием. У них не было ни каменного, ни бронзового века. У них не было и века железного. Тысячу лет кочевали внутри и вовне больших цивилизаций, окружавших их. У них не было ни зданий, ни городов, ни армии. Не было даже оружия. Все их богатство составляли те идеи, которые сейчас так беспощадно вытесняет проклятая эллинизация, яркая и зовущая снаружи и гнилая внутри.

Но как это объяснить соотечественникам? Как уберечь от сладкой отравы?

Город медленно плавится в тягучем зное, перегретый воздух дрожит и колеблется, искажая очертания домов и деревьев, сейчас покрытых пылью, полумертвых. Небо стало серым и мутным, словно тухлая вода, а вымощенная камнем дорога покрылась таким слоем пыли, словно город заброшен много лет.

Он услышал стук копыт на улице, но это проползла усталая и потная лошадь, волоча двуколку, на которой скорчился человек, накрывшись, как саваном, куском белого полотна. Еще далеко впереди кто-то перебежал торопливо улицу, а так все попрятались в тени домов, под сенью деревьев, в прохладу портиков и колонн.

Лишь ближе к городскому рынку начали появляться люди. Он вздохнул с облегчением, на самой площади людно, стоит привычный гвалт, торговля идет при любой погоде, деловые люди не любят терять прибыль.

Он продал головки сыра непривычно быстро, от злости на огречившихся соотечественников даже не торговался, так же быстро купил необходимое для жизни в деревне, чего не сделаешь там, на месте, тут же начал собираться в обратный путь.

– Переночуй, – предложил ему старый торговец Ашкенай, с которым Мататьягу уже много лет имел дело, – за постой ничего не возьму по старой дружбе.

– Тебя как зовут? – спросил Мататьягу.

– Диомед…

Мататьягу удержался, чтобы не плюнуть ему под ноги, но на лице отразилось нечто, торговец сказал торопливо:

– Да знаешь, как-то удобнее с этими именами. И вообще… греческий язык богаче, в нем больше слов для торгового человека.

Мататьяну прорычал:

– Так бери эти слова! Бери!.. И делай их нашими. А ты… ты сам становишься греком!

Он быстро взнуздал ослика, загрузил тележку. Ашкенай сказал вдогонку:

– Стоит ли ехать на ночь глядя?.. Еще волки нападут.

– Все, что Господь делает, – ответил Мататьягу сурово, – он делает к лучшему.

Оба помолчали, разом вспомнили притчу о мудреце Акиву, который путешествовал на ослике, проповедуя истину. С ним был только петух, который будил его для утренней молитвы, а кормили и поили мудреца в тех селениях, где он останавливался на ночь.

Но однажды в одном селении его слушать не стали и грубо вытолкали прочь. Он вздохнул и сказал: «Все, что Господь делает, делает к лучшему», пустился в ночь, а там на обочине дороги близ селения и заночевал, разжегши факел и пустив ослика щипать травку. Но подул холодный ветер, факел затрепетал и погас. Мудрец вздохнул и сказал: «Все, что Бог делает, делает к лучшему». Затем в ночи послышался львиный рык и предсмертный вскрик ослика. Мудрец прошептал: «Все, что Господь делает, делает к лучшему». А чуть позже всполошенно вскрикнул петух, зашелестела трава, и мудрец успел увидеть в проблеске между тучами, что лиса утаскивает петуха.